— По аппаратам для внутрикостных вливаний, — вступил в разговор Сашка, — чертежи я уже передал в механические мастерские. Инженер ругается, но говорит, что через две недели сделает два опытных образца.
— Отлично, — кивнул Лев. — Как только образцы будут, тестируем отделении на шестом этаже.
Планерка длилась ещё час. Обсуждали всё — от дефицита материалов до организации дополнительного питания для доноров крови. Но теперь это обсуждение велось с позиции силы, с пониманием, что у них есть для этого все инструменты — от блистательных умов до пустующих помещений, готовых к мобилизации.
Когда собрание подошло к концу, Лев почувствовал, как гигантская машина «Ковчега», немного поскрипывая и пробуксовывая, сдвинулась с мёртвой точки и начала набирать обороты. Предстоящая работа была титанической, но теперь он видел не только проблемы, но и руки, готовые их решать. Десятки опытных, гениальных или просто преданных рук.
После планерки Лев не пошёл в кабинет. Он направился на шестой этаж, в общехирургическое отделение. Ему нужна была простая, почти рутинная операция, чтобы почувствовать землю под ногами. Чтобы вспомнить, ради чего всё это затевалось.
Ему подготовили мальчика с острым аппендицитом — того самого, с которым утром мучился врач Петров. Лев вышел в предоперационную, где ребёнка уже готовили к наркозу. Мальчик, Саша, смотрел на него широко раскрытыми глазами.
— Дядя доктор, а это больно?
— Нет, совсем не больно, — улыбнулся Лев. — Ты уснёшь, а когда проснёшься, всё уже будет хорошо.
— А у моего папы тоже всё будет хорошо? Он на фронте.
Лев взглянул на медсестру. Та тихо сказала:
— Отец в танковых, под Белостоком.
У Льва внутри что-то ёкнуло. Лешка, снова Лешка. Этот город-призрак, этот выступ, преследовал его.
— У твоего папы обязательно всё будет хорошо, — тихо сказал он ребёнку. — А мы с тобой сейчас быстренько тебя починим, чтобы мама не волновалась.
Операция заняла двадцать минут. Аппендикс был воспалён, но без перитонита. Лев работал автоматически, его руки делали своё дело, а голова была там, в Белостокском котле. Он представлял Лешу не в героической атаке, а в грязном, наспех оборудованном медпункте, где не хватает самых простых вещей — тех самых шприцев, жгутов, антисептиков, которые здесь, в «Ковчеге», было в избытке. Он чувствовал острое, почти физическое чувство вины за свой комфорт, за стерильные условия, за светлые палаты.
— Всё, готово, — сказал он, заканчивая накладывать швы. — даже шрам почти не будет видно.
Когда его отвезли в палату, Лев остался один в операционной. Он вымыл руки и упёрся ладонями в край раковины. Его трясло. Это была не истерика, а глубокая, нервная дрожь от переутомления и сдавленной тревоги. Он спас одного мальчика. А сколько их там, в том аду, умирали без самой простой помощи? И где-то среди них был его друг, почти брат, которому он не смог помочь, кроме как сунуть в руку листок с сухими тактическими советами.
Он глубоко вздохнул, выпрямился и посмотрел на своё отражение. Лицо было уставшим, с резкими складками у рта. Но глаза горели. Горели той самой стальной решимостью, которая и привела его сюда.
«Нет, — сказал он себе мысленно. — Здесь мой фронт. Мой долг сделать так, чтобы отсюда, из этого „Ковчега“, на фронт уходило как можно больше спасённых жизней. Чтобы у того мальчика был шанс увидеть живого отца. Чтобы у Лешки был шанс вернуться».
Он вышел из операционной, чтобы продолжить свой обход. Его война была далека от окопов, но от этого она не становилась легче.
После операции Лев и Сашка спустились в кабинет последнего на тринадцатом этаже. Воздух здесь был густым от запаха махорки и старой бумаги.
— Вот, — Сашка бросил на стол папку с отчётами. — Цифры не врут. Токарь высшего разряда Иванов — призван. Инженер-технолог Семёнова — добровольцем. Лучший лаборант в отделе Ермольевой — мобилизован. Это не санитары, Лев. Это мозги и руки, без них работы встанут.
Лев молча листал отчёт. Каждая фамилия была как нож, он знал многих лично.
— Курсы… Трёхмесячные курсы это капля в море. Научить мыть полы можно за день. Научить проводить тонкий синтез — за год.
— Знаю, — Сашка тяжело вздохнул. — Но иного выхода нет. Будем ставить студентов к опытным, пусть учатся на ходу. И ещё… Громов обещал помочь с бронированием. Но там свои сложности. Каждый оставленный в тылу — это минус один штык на фронте. В военкомате мне это ясно дали понять.
— Я поговорю с Громовым ещё раз, — твёрдо сказал Лев. — Наши «штыки» это спасённые жизни. Одна налаженная линия по препаратам стоит того, он это понимает.
Разговор прервал стук в дверь, вошла Катя. Её лицо было напряжённым.
— Лев, тебя ждут в шестом отделении. Поступил мальчик, семи лет. Осколок в двух сантиметрах от бедренной артерии. Юдин на обходе в другом крыле.
— Иду, — Лев тут же поднялся. — Саш, действуй по курсам. Максимально ускорь всё.
В операционной № 4 на втором этаже царила напряжённая тишина. На столе лежал маленький, почти прозрачный мальчик. Ассистировал Льву тот самый молодой врач Петров, который утром мучился с триажом.
— Пинцет, — тихо сказал Лев. Его руки, только что державшие карандаш на планерке, теперь с ювелирной точностью работали с живыми тканями. — Видишь? Осколок вошёл здесь, но прошёл по касательной. Главное — не трясти его при извлечении.
Петров, бледный, смотрел, затаив дыхание. Лев работал быстро, почти не глядя на инструменты, которые сестра вкладывала ему в руку.
— В военно-полевых условиях такой случай могли бы и пропустить, — продолжал Лев, его голос был ровным, учительским. — Ребёнок бы умер от внутреннего кровотечения через сутки. Наша задача такое не пропустить.
— Товарищ директор… а как вы…
— Опыт, — коротко ответил Лев, аккуратно извлекая окровавленный осколок и бросая его в металлический лоток с глухим стуком. — И знание анатомии, которое ты получил в институте, ее забывай его. Лигатуру.
Операция заняла не больше двадцати минут. Когда последний шов был наложен, Лев отступил от стола.
— Всё, Петров. Дальше твоя работа. Наблюдать, следить за температурой. Первые двенадцать часов — самые критичные.
— Спасибо, товарищ директор… я…
— Учись, коллега, — Лев начал мыть руки. — Здесь, за моей спиной, скоро будут стоять десятки таких же раненых. И не у всех будет директор института в качестве хирурга.
Поздний вечер застал Льва в его кабинете на шестнадцатом этаже. Сводка за день: поступило 203 человека. Прооперировано 47. Умерло 6. Все от массивной кровопотери, которую не смогли компенсировать.
Он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.