«Кто-нибудь это читает?» — мысль вонзалась в мозг, словно заноза. Ведь книги — это «корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению», как выразился один философ. Но здесь — лишь баржи, гружённые бесполезным хламом, остатками идей, сгнивших под гнётом цензуры.
Здесь томились тома Брежнева, сверкающие золотом надписей. На полках пониже дремали «Трудовые подвиги колхозников», пыльные и забытые, как могилы безымянных солдат.
Вовочка остановился у стеллажа, забитого «Историей КПСС». «Гитлер капут! А коммунизм — вечен!» — передразнил он известный лозунг, а потом, пнув ногой том «Истории» на нижней полке, прошипел: «Динозавр! Она вымерла! Но продолжает занимать место, как старцы в Кремле!»
Глядя на нерусские имена и фамилии писателей малых народностей, Вовочка представлял себе этих авторов из далёких кишлаков и позабытых богом аулов, как они, бедняги, корпят над пропагандистскими опусами, вымучивая строки, пропитанные страхом не угодить тем, кто даёт им блага. «Продают души за путевки в санатории да почётные грамоты», — презрительно хмыкал он.
Хотелось вырваться из этого царства мёртвых букв, вдохнуть воздух свободы, нырнуть в мир приключений, где герои рисковали жизнями ради справедливости, а не ради премии имени Ленина.
Выходя на улицу, он чувствовал себя так, словно вырвался из тюрьмы. И поклялся себе, что никогда не позволит этой партийной макулатуре погасить огонь в его душе.
Однажды он забрёл в маленький магазинчик, всего лишь раза в два больше родительской комнаты. Он ничем, кроме площади, не отличался от других книжных, разве что продавщиц было несколько. Оказалось, что они ждали привоза новых поступлений, а подсобки, видимо, не было. Машина подошла прямо к входным дверям.
Продавщица потребовала всем выйти из магазина, хотя посетителей или покупателей было всего трое, но Вовочка, пользуясь своим маленьким ростом, захныкал:
— Мама велела мне её здесь ждать… — и на него махнули рукой.
Он потряс в кармане мелочь, надеясь чего-нибудь прикупить. Но мечте суждено было разбиться о гранит советской торговли. Привоз ощетинился горами обёрнутых плотной бумагой перевязанных стопок, но ни одна книга не удостоилась чести занять место на полке. Все они, словно краденые реликвии, прятались под прилавком, непонятно чего ожидая.
Глаза Вовочки метнули искры гнева.
— А где книги-то?! — прорезал он тишину. Продавщицы, копошившиеся где-то внизу, почти влезшие под прилавок, одновременно вздрогнули, выпрямились и уставились на ребёнка, которого не должно было быть в торговом зале. В их взглядах читалось лёгкая растерянность, но и презрение к незваному гостю.
— Пацан, не мешай работать! — прошипела одна.
— А это что?! — Вовочка указал на стопки под прилавком.
— Тебе какое дело? — огрызнулась вторая, с причёской, напоминающей стог сена. — Это по записи! На хорошую книгу очередь.
— По записи?! — Вовочка едва не задохнулся от возмущения. — Значит, книги теперь, как квартиры дают? По блату?! А как же «самый читающий народ в мире»? Или читать теперь можно только избранным? Или книги, как туалетная бумага, — дефицитный товар, который прячут от народа, чтобы потом продать из-под полы?
Продавщицы, застигнутые врасплох дерзким вопросом, застыли, не зная, что ещё сказать. Вдруг одна из женщин, до этого казавшаяся самой суровой и неприступной, дрогнула. В её глазах мелькнула искра — то ли сочувствия, то ли презрения к собственной участи. Она вздохнула, словно отпуская на волю долго сдерживаемый гнев, и пробормотала что-то невнятное о плане, о распределении, о «завтра будет лучше».
Но Вовочке этого было мало. Он, как маленький волк, почуявший запах крови, не собирался отступать. Его глаза горели праведным гневом. Он обвёл взглядом продавщиц, словно произнося им заочный обвинительный приговор, и напоследок, с видом победителя, бросил, словно выстрелил из пушки:
— Значит, как говорил дедушка Ленин, учиться, учиться и учиться… ныкать книги под прилавок?!
Он отвернулся, едва сдержался, чтобы не плюнуть под ноги, и пробормотал, словно проклятие:
— К свинству такое чтение!.. — и вышел.
«Не хочу больше тратить время на эту идеологическую блевотину и продавцов-спекулянтов», — подумал Вовочка. Пока есть ещё не прочитанные переводные приключения и исторические романы в школьной библиотеке и, конечно, не открытые сокровища тёти Зины. Хотя в библиотеке, наверное, тоже скоро вместо книг будут списки очереди…
А вечером он бушевал на кухне, рассказывая, сколько бесполезных книг пылится в магазинах, а те, которые всем нужны, прячут, чтобы на них нажиться втихаря.
— Не кипятись, Вовочка! — вступила в разговор тётя Зина. — На всех не хватит всё равно. Ты ещё мал, чтобы судить. В каждой книге есть что-то полезное.
Вовочка, словно артист трагического театра, вздернул брови:
— Ах, тётя Зина! Я понимаю! Но разве можно сравнивать плебейские бормотания про надои с яркой поэзией Николая Рубцова, с глубиной Достоевского? Это же всё равно, что заменить «Божественную комедию» Данте на «Книгу о вкусной и здоровой пище»! В одном — полёт души, в другом — рецепты рассольника!
Он сделал драматичную паузу, обводя взглядом лица соседей.
— Мне кажется, книги, которые никто не покупает, — это как плевок в лицо культуре! А те книги, которые жаждут читать, но не могут достать… Это — запретный плод, слаще которого нет ничего на свете! «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»? — и с этими словами Вовочка, подобно Гамлету, вопрошающему небеса, удалился в свою комнату, оставляя соседей переваривать его едкий словесный соус. И над кухней, где варились щи и вываривались судьбы, повисла горечь осознания великой книжной несправедливости. Ведь в стране победившего социализма «духовная пища» была дефицитнее докторской колбасы, а это уже — диагноз!
Вовочка и маркетинг
Вовочкина соседка Наташка трудилась в магазине при механическом заводе. Люди там работали в две смены, возвращаясь после второй смены, когда город уже погружался в ночь и все магазины закрывали свои двери. Поэтому и продавцы тоже несли свою вахту в две смены. Хоть и городской, магазин был похож на деревенскую лавку — в одном зале и хлеб, и другие продукты, и хозяйственная утварь, и прочие предметы первой необходимости. Только керосина не было. Его тоже продавали, ведь многие ещё пользовались примусами и керосинками, но из бочки на улице, и ведал им другой продавец.
Наташка была весёлой девушкой, трудностей не страшилась. Выросла в деревне, а городская коммуналка с бабушкой Нюрой стала для неё пристанью надежды на благополучное будущее. Бабушка её прописала, чтобы была