Километров пятнадцать осталось, а может, и все двадцать, — предположила Жанна, надеясь, что не пройдёт этот путь пешком, встретит по дороге какую-нибудь машину, водитель с радостью согласится подбросить. А там она уже в городе позвонит куда надо, и машину на буксире увезут на ремонт. Только сейчас до неё дошло, что телефон остался там, где она его бросила. В машине. Швырнула по привычке на сиденье. Отвыкла уже отходить от машины далеко. Была у неё нерешаемая проблема: вечно что-нибудь важное кинет куда-нибудь, а потом ищет или забывает, а спохватившись — вспоминает. Корила себя порою за неряшливость, бранила, но ничего поделать не могла. Вспомнила присказку Михи Зыряна: «Вору привычкам не изменять: как воровал, так и будет воровать». Так и Жанне: как оставляла вещи где ни попадя, так и будет оставлять. Можно было, конечно, вернуться за ним к машине, но она прошла примерно километра два, и путь обратно ей был совсем не в кайф: ноги всё ещё ощущали боль, и та, кажется, и не собиралась униматься. К тому же старое суеверие свербело, как сверло по груди: возвращаться — плохо будет. Вот Даня Гвоздь, бывший её, вернулся к ней — и чем это закончилось? Нашли на зассаном диване в наркопритоне с передозом. А так бы ещё жил и ширялся, да взял на свою голову и нарушил старое как мир правило — не возвращаться. На его поминках все на этом и сошлись: помер не из-за передоза, а из-за того, что суеверным не был.
Махнула рукой, сославшись: мол, в городе разберусь, не пропаду, — и пошла дальше. Почувствовала, как в правой пятке образовалась мозоль. Сняла кед, приспустила носок и фыркнула с брезгливым видом, глядя на кровоточащую пятку со свисающим кусочком белой кожи.
Сильный ветер обдул её чёрные волосы. Она бросила взгляд на чёрные застилающие солнце тучи и прикусила губу.
— Вас мне как раз не хватало, — сказала она грозовым облакам, будто незваным гостям. Те в ответ собирались разверзнуться диким плачем.
Она пошла ещё быстрее, надеясь промокнуть хоть немного меньше. Логика железная, да к реальности отношения не имеющая. Кожаная куртка заскрипела сильнее, ноги заныли хлеще прежнего. Чертовых машин не было.
Жанна шла и вспоминала их всех. Почему-то именно сегодня они решили разом напомнили о себе: Гвоздь, Кабан, Зырян. Ностальгия пронизывала каждую частичку её души, отзываясь жалкими скулящими нотками всепоглощающей тоски. Светлые воспоминания тех дней были тем самым лучиком солнца среди непробиваемого мрачного монолита туч. Святые девяностые.
Всё-таки эти жестокие времена для неё были лучшими: тогда она была молода, полна сил и дерзости. И сейчас из этого осталось многое, но красота… уже не та. Мужчины, конечно, до сих пор смотрят, делают комплименты и ухаживают, но чувствует она, что нет в них уже того запала, как прежде. Утешает себя тем, что времена изменились и мужики стали не теми, хотя в глубине души догадывается, подозревает, что времена всё те же, просто она уже не свежа, с душком. Мало кого заинтересует несвежая рыба на прилавке, так и она привлекает лишь прожжённых и несчастных. Жанна снова прикусила губу, сложила руки на груди, засунув кисти под мышки, и понурила голову, глядя на асфальт.
Раньше ведь и таблеток ей пить не приходилось, только с Гвоздём, да и то наркотические, а теперь — не ЛСД, а витамины, минералы, таблетки для похудения, от головной боли, давления, от боли в пояснице, ещё какая-то хрень, не пойми от чего, но доктор прописал. И она пила, как пьют шоты в модных клубах хищные девицы в поисках своего папика. Пила, словно старый заправский алкоголик, оплакивающий всех своих собутыльников. Пила без возможности остановиться, без права пропустить и забыть. Ведь каждая болячка её тела была кричащим напоминанием — молодость ушла.
После закидывания в глотку таблеток и запивания их водой она шла к косметическому столику и у зеркала накрашивала себя, маскируя усталые глаза и морщины под ними. Красила губы в алую помаду, будто она до сих пор сочная и спелая, будто она звезда вечеринки. Морщины маскировались тушью и тоналкой, превращая лицо в юродивую маску.
Пройденный километраж увеличивался. Она вспотела и сняла с себя кожаную куртку, снова закурила. Походка была быстрой, но тем не менее она шла как модель по подиуму. Жанна слишком много лет ходила так, соблазняя и ублажая мужчин. Теперь её походку исправит только могила. Слишком привыкла переставлять так ноги, слишком вжилась в роль и не хотела из неё выходить. Зачем? Спросите у Зыряна, когда он сопротивлялся бензопиле, которой его распиливали «чехи».
И зачем она вспомнила чеченцев? Тело её наполнилось ненавистью и злом. Если бы Жанна была не человеком, а сосудом, а ненависть — водой, то она бы выплёскивалась через край, смывая всё вокруг себя.
Они постреляли ментов — её крышу, сожгли стриптиз-клуб. Лёша Мирный тогда за неё впрягся и лишился головы в прямом смысле: её нашли в центре города насаженной на кол, как символ устрашения и новой власти. Воры собрали сходку и порешили, что звери переборзели. И началась война. Вначале преимущество было за «чехами», они ловко перебили кучу бригадиров, убили вора в законе — то есть Зыряна, — и из-за этого в город начали стягиваться группировки с других городов. Конечно, были и другие чеченцы, которые хотели им помочь, но их авторитеты запретили влезать в дела городка, опасаясь ещё большей войны. Хотя надо отдать должное: под шумок Жанна смогла отжать несколько маленьких бизнесов и закрепиться на верхушке власти, но, взвесив всё за и против, в политику решила не лезть.
Капли дождя застучали по её лицу, омывая его, смывая макияж. Юродивая маска стекала по чертам её лица, обнажая истинное — уставшее и замученное женское лицо.
Она рассмотрела небольшую тропу, неожиданно появившуюся сбоку и ведущую вглубь леса. Неожиданность находки немного шокировала Жанну, и в подсознании всплыла причудливая подсказка: эта тропа только для тебя. Она поморщилась, отогнала мистические идеи и решила зайти. Дождь напирал, утяжелял одежду влагой и будто вытеснял Жанну с дороги, подгонял зайти внутрь.
Тропа была чудесной: живые стены из деревьев создавали ощущение туннеля, и тянулся он далеко. Редкие капли просачивались сквозь густые зелёные листья, избегая Жанну. Она повернулась и посмотрела на дорогу, где вовсю разошёлся дождь, будто хлеставший из гигантской лейки. Ей показалось, что она перешла черту реальности, вышла из мира, где бушевал ливень, и попала в другую — тихую, промозглую, тёмную. Жанна