— Так они вряд ли тебе покажутся. Я же, все-таки, свинопас.
— Ради того, чтоб на сидов поглядеть, и я на денек свинопасом стану…
Сказано — сделано. Приходят сиды играть, а на месте прежнего оборванца другой парень лежит. И рубаха на нем целая, вместо прорех и заплаток углем и мелом разукрашена. Ничего, расставили фигуры.
Долго ли, коротко ли, а проиграла зеленая. Говорит красному:
— Это из-за доски! Тот дрых, этот подсматривает.
Витязь только руками разводит.
— А мне этот больше понравился! И брюхо ровней, и ноги не воняют. Что же до подсматривания, привыкнет — начнет спать… Эй, клетчатый, тебе как платить? Монетой или лепешкой?
— Монетой, — отвечает наш оболтус, — конечно, монетой! Уж я найду, кому ее всунуть!
И нашел. Хватило и на новую рубаху взамен испорченной, и с друзьями попировать от души. Пастуху тоже перепало, так он ест за обе щеки и мечтает, как уже свои денежки тратить будет. Погнал через неделю в лес свиней, лег поспать — да так и проснулся. Ни холмомых игроков, ни лепешки, ни монеты. Словом, все как прежде. Пошел к дружку. А тот довольный!
— Сиды, — говорит, — ко мне играть перебрались. Я, вишь, удобней. Сплю на сеновале, так им сидеть мягче. И свиней кругом нет. Ловко я у тебя за медяшку богатство перекупил, а?
И смеется, да заливисто так.
А пастух тоже посмеялся. Потом. Как рассказал бродячему торговцу, откуда у бедняцкого сына золото водится. Тот хвать за карман, а там вместо солида — веточка ивовая, липкая, в свежих почках.
— Ох, беда, — запричитал.
— Зато у тебя есть история. Которую подтвердить можно! Да и расплатиться. За кров, за пиво. А заодно — и с обидчиком.
Так и пошла история гулять по свету. И так уж вышло, что выслушал ее славный Эоган Мак Эрка, наследник небольшого королевства в Лейнстере. Если же такой человек не на своем подворье пирует, а в заезжем доме, значит, беда у него.
Так что никто не удивился, когда, дослушав байку, велел тот дружине коней седлать. Улетали со двора фении — плащи за спинами крыльями поднялись, упряжь новенькая, что вороний грай, скрипит. Спустились оземь они возле бедного дома: крыша соломой крыта, забор покосился. На заборе парень сидит — сапоги телячьи, штаны шелковые. Рубаха, правда, попроще, да еще мелом и углем на клетки раскрашена. Морда грустная. В руках лепешка. И щиплет парень ту лепешку. Не кусочками, крошками. Закинет крошку в рот — и кислое выражение с лица проходит. Потом еще. Потом еще.
— Чего куксишься? — спрашивает парня Мак Эрк, — Золота волшебного полные карманы, а рот кривишь.
— А что золото? Как про него растрезвонили, так у меня и медяки никто не берет, — вздыхает парень, — Вот, видишь? За игру лепешками брать приходится. Вкусные… Только одной — и дня сыт не будешь.
— Продай лепешку. Попробовать хочу, — говорит Эоган.
— Так у меня денег не берут.
— У меня возьмут. А тебе — барана!
Баран за лепешку? Неплохо. А потом еще свиноматка — за рассказ. И пять огромных коров валлийской породы — взамен рубахи. За то, чтоб перепачканный улем и мелом лен сменился железными пластинами, нашитыми на кольчугу.
Раз играли в комнате на втором, почетном, этаже заезжего дома. Раз — во владениях самого Эогана. А на третий — в гостях Эоган оказался. Во дворце родителей невесты сговоренной, горюшка своего. Родители-то почти согласились. Но, сказали, свадьбе быть, только если дети друг другу понравятся.
А принцесса и возьмись условия ставить! Мол, не понравится ей жених, что не сможет подарка сделать — да такого, какого другой и придумать не сумеет.
Так что Эоган для того и стал полем боя для самоцветных фигурок, чтобы прекрасную Монгфинд удивить. А кто еще ей сидов холмовых покажет за шахматной игрой? Так и вышло: красный и зеленая играют, жених храпит, невеста в щелочку смотрит. А в щелочку видно плохо. Но достаточно, чтоб рассмотреть, до чего ж красный пригожий. А зеленая — ни цвета, ни формы, ни стати. Разве глаза. Большие. Серые. Вспомнить бы королевне, чьи это глаза, да призадуматься. Так нет, о других замечталась: о зеленых, как спокойное море в летний полдень. О черных волосах, кудрявых, как валы штормовые. О бровях, подобных чаячьим крыльям. Соседа холмового привадить пожелала!
А как это проделать, через щелочку-то? Вот если место доски занять, дело другое. И вообще, если уж о досках говорить, так это зеленая — доска. И сама плоская, и платье у нее ношеное, и шитье тусклое. Так что перехватить у нее ушастого парня недолго. Главное, с умом к делу подойти. А до тех пор благодарить сговоренного жениха, да просить его еще разок волшебных соседей показать. Недели же времени, чтоб все подстроить, как раз хватит!
А уж на тот раз. Вот сели сиды играть. Сделали по ходу, по второму, по десятому. Тут со двора — крики:
— Тревога! Враги! — и звон набатный. Что начальник отцовской дружины подговорен учебу воинам устроить, да кем, Мак Эрка не знал. Вскочил, во двор кинулся — хозяев защищать, как доброму гостю положено. А фигурки, что изумрудные, что рубиновые — по полу да по стенам так и брызнули.
— Что за?! — воскликнула зеленая.
— Долг рыцаря и гостя, — хмыкнул красный. Довольный, ведь партию, что по углам разлетелась, он проигрывал.
Тут Монгфинд и вплыви в комнату. Ровнехонько, словно не по полу ногами ступает, а по воздуху летит.
— Благородные сиды, — говорит, — простите моего жениха. У воинов бывают срочные дела. У меня — нет. Потому вы можете продолжить игру. Кажется, мой наряд подойдет?
А на самой новое платье. Клетчатое.
— Еще бы! — говорит красный. А сам взглядом грудь королевны буравит.
— Вполне, — бурчит зеленая, — только дыши ровней, пожалуйста. А то некоторые поля наклонные выйдут, как бы фигуры не поопрокидывались…
Ну, так и повелось. Жених понял, что невеста его провела. Но королю с королевой о поведении дочери ничего рассказывать не стал. И потому, что сам виноват. И потому, что думал — сиды скоро следующую доску найдут. А Монгфинд вспомнит, кто ей на волшебный народ дал вволю насмотреться.
Только сиды никак не уходят. Понравилось им каждую неделю в надвратной башне, в девичьей светелке,