— А на кой припёрся в наши пенаты? — прищурилась бабка.
— Потому что я сторонник рурализации.
Её брови поползли на лоб:
— Это как? Наркоман, что ли? Или содомит, прости Господи?!
— Почему сразу наркоман?! — искренне удивился я.
— Из-за волос, конечно, — она кивнула на мои дреды, словно это был самый очевидный в мире факт. — Ты не дрейфь, Вадим, я не осуждаю. Бросил, хотя бы?
— Рурализация, — терпеливо пояснил я, — это модное течение среди молодежи. Переселяться в село и жить на природе, вдали от городского шума. Слышать пение птиц!
— Тунеядство, что ли? — безжалостно уточнила она. — Короче, Склифосовский. Тебе работа нужна или ты мне тут свои бредни рассказывать пришёл? У нас в Колдухине только два варианта карьерного роста — бюджетники и алкаши. Третьего не дано.
— Мне с зарплатой почтальона на жильё не хватит, — повторил я свою главную мысль.
— А это я как-то решу с председателем, если ты согласишься, — отмахнулась она.
— Так я не умею быть почтальоном.
— Так я всему научу, — она явно теряла терпение. — Согласен?
— Ну… Если у меня будет служебное жильё, и если Вы научите… У Вас под началом работать?
— Это ты терминологией Екатерины Второй загнул. Тут ты будешь просто работать. Я пенсионер давно, не смотри, что молодо выгляжу. Уйти не могу, потому что смены нет. Другого работника, то есть. Вернее, был один, да утопился, — буднично добавила она. Я невольно напрягся. Для водяного такие новости всегда звучат… иронично. — Не было смены, то есть. А тут тебя судьба послала.
— Да, судьба… — пробормотал я. — Но пока с жильём неопределённость, согласиться не могу.
Мария Антоновна хмыкнула. В её глазах блеснул озорной боевой огонёк. Она решительно обошла стойку и направилась к выходу.
— Щас будет тебе определённость, — заявила она, схватившись за ручку двери. — В обе руки, настолько большая. Пошли, Крошка Ру.
Мария Антоновна обладала хваткой, достойной кузнечных клещей. Её сухая, сильная ладонь вцепилась в моё запястье, и я, не сопротивляясь, позволил увлечь себя из душного мира почтовых отправлений обратно на колдухинскую улицу. Она на ходу провернула в замке огромный ключ, звякнула засовом и, увидев ковыляющую к почтовому крыльцу согбенную старушку, крикнула ей через плечо:
— Я на обходе, перерыв полчаса!
Старушка понимающе кивнула и замерла, прищурилась как снайпер, но ничего не сказала. Вместо этого поковыляла к лавке около почты, чтобы присесть в ожидательной позе.
Администрация, к счастью, оказалась буквально через дорогу. Серое двухэтажное здание, ровесник застоя, с облупившейся штукатуркой.
Внутри пахло хозяйственным мылом и пирожками. В холле ни души, только уборщица с медитативным выражением лица возила по линолеуму потрёпанной тряпкой, наводя чистоту на уже чистый, хотя и вытертый до дыр пол.
Мария Антоновна, махнув ей рукой, с уверенностью кавалерии Будённого прогарцевала каблуками к двери с табличкой «Глава сельской администрации» и без стука распахнула её:
— Ну, здравствуй, Пал Семёныч!
Картина, открывшаяся нам, была почти пасторальной в своей бытовой нелепости. Павел Семёнович, глава и, вероятно, недремлющее око администрации, стоял у окна, высоко запрокинув голову, и старательно целился пипеткой в собственную ноздрю, удерживая баланс на кончиках пяток.
Наше внезапное появление нарушило хрупкое равновесие. Его рука дрогнула, капля едкого лекарства пошла не в то горло. Глава закашлялся, затряс головой, а его лицо приобрело оттенок спелого баклажана. Титаническими усилиями он не упал, но разгневанно всхрапнул, как оскорблённый молодой конь, развернувшись всем корпусом.
— Мария Антоновна! — просипел он, отчаянно хватая ртом воздух. — Ну Вы смерти моей хотите?!
— Ой, Павлуша, тебя как песню, не задушишь, не убьёшь, — без тени сочувствия отрезала она. — Я тут себе помощника присмотрела.
Пал Семёныч, наконец отдышавшись, вытер слезящиеся глаза и перевёл взгляд на меня. Его глаза, круглые и любопытные, как у хорька, внимательно меня ощупали с головы до ног, задержавшись на дредах.
— Тоже алкаш, как Стёпка? — без обиняков спросил он.
— Окстись, Пал Семёныч, так про Стёпку говорить! — Мария Антоновна укоризненно покачала головой.
Оба (и глава, и почтальонша) синхронно и истово перекрестились. Этот жест, исполненный с такой будничной серьёзностью, выглядел в казённом кабинете донельзя сюрреалистично.
— О мёртвых либо хорошо, либо ничего, — наставительно произнесла Мария Антоновна и тут же, повернувшись ко мне, добавила: — А этот… Кто ж его знает? Он этот… Рурист. Короче, наверное, наркоман.
— Я не наркоман, — не выдержал я.
Лёгкое возмущение всколыхнуло мое вековое спокойствие. Сколько титулов и имен у меня было за тысячи лет, но в этом меня ещё не обвиняли.
— Да нам пофигу, главное, что не сектант, — махнул рукой Павел Семёнович, окончательно придя в себя. — Ты же не сектант? Скажи честно дяде Паше, глядя в мои глаза.
Я встретился с его цепким, изучающим взглядом.
— Нет, Павел Семёнович, не сектант.
— Это хорошо, — с облегчением выдохнул он. — А то есть у нас одни такие по соседству. Жизни от них нет. А с наркотиками завязывай, грех это. Гм. Так что, Мария Антоновна, я Вас поздравляю с пополнением? Откуда откопали такого красавца? Небось, из города прислали? По федеральной программе?
— Ага, щас! Прислали, потом догнали и ещё раз прислали, — фыркнула моя нанимательница. — Скорее уж наоборот, изгнали. Он же этот… реруралист.
— Чего? — не понял глава. — Извращенец, что ли?
— Нет, — терпеливо пояснила Мария Антоновна. — Типа тот, кто бежит обратно в село. Слово такое, специально обученное.
— А-а-а… Типа, зов крови, — понимающе кивнул Павел Семёнович. — Короче, похрену, как ты его заарканила. Главное, он сам-то согласен?
— Погоди. Не совсем согласен, колеблется он, как электорат в девяностые, — тут же взяла быка за рога почтальонша. — Ему жить негде. Дай ему хату, он и останется в посёлке. Там, глядишь, бабу какую найдёт, а там, может, и будет кому через некоторое время в нашу школу пойти в первый класс.
Аргумент, судя по всему, был железный. Лицо Павла Семёновича стало серьёзным. Он побарабанил пальцами по подоконнику, глядя куда-то вдаль, словно видел там демографическую яму, готовую поглотить его посёлок.
— Дом? А чего тут думать. Пущай забирает Стёпкин дом.
Он резко повернулся ко мне. Взгляд его снова зацепился за мои волосы:
— Только ты это… Боб Марли… ты того… Не склонен топиться? А то Стёпка, предшественник твой, по пьяному делу утопился. Аккурат возле дома, купаться полез. Дом-то по улице Озёрная.
Он сказал это, как нечто само собой разумеющееся, а я молчал, но не от удивления. Наоборот, я ощущал, как последние кусочки мозаики встают на свои места. Судьба — это не слепая стихия. Это тонкая, продуманная паутина, и я двигался, следуя