Он хмыкнул:
— «Туда» — это понятие растяжимое. Там, куда ты идёшь, из приличных мест только почта да сельсовет. Семёныч вроде бы на охоте, ведь бахает с полей изредка… выходит, на почту, что ли?
Я на мгновение замешкался. Логично… Его логика была безупречна. Выходит так, что я направлялся на почту, хотя и не знал этого.
— Ну… Да, на почту, а что?
— Да что ты «чтокаешь» всё время? Чтокальщик! — он поморщился, будто от зубной боли. — Раз уж всё равно туда идёшь, сделай доброе дело. Отвези велосипед почтальонше, бабе Маше. Колесо ей вчера починил, а тащить самому лень.
Мужичок кивнул в сторону. У стены бывшего киоска стояла легенда советского велопрома, мечта любого мальчишки из семидесятых — велосипед «Урал». Зелёный, с высокой рамой, потёртым кожаным седлом и большой корзиной на руле. Велосипед был старым, но выглядел крепким и вполне «на ходу».
Звучало это несколько дико. Но в этом абсурде была своя, железная логика. Почему бы, внезапно и не помочь? М?
И я согласился. Сам не зная, почему. Может, потому что это было первое конкретное действие за весь день. А может, потому что дух воды ищет течение?
— Давай, — кивнул я.
Мужичок удовлетворённо хмыкнул, поднялся и подкатил ко мне велосипед.
— Кати себе прямо, никуда не сворачивай. Небось, почту ни с чем другим не спутаешь? Ты ж не с Ямайки нам прибыл? — он взглядом показал на мои дреды. — Всё, ехай. Скажешь, от Михалыча.
Я взялся за тёплые, резиновые ручки руля. Тяжёлый. Надёжный. Цепь чуть скрипнула, когда я качнул педаль.
— Я покатил. Хорошего дня, Михалыч, — сказал я.
— Давай-давай, чтокальщик, — отмахнулся он и снова уселся на свой бетонный трон.
И я заскрипел навстречу своей судьбе.
Я крутил педали, и старенький «Урал» послушно катил вперёд. Новое тело радовалось движению. Мышцы работали слаженно, лёгкие жадно глотали влажный, пахнущий прелой листвой и дымом из печных труб, воздух.
Приятное ощущение забытой свободы.
Вот только пейзаж свободой и процветанием не дышал. Поселок Колдухин. Даже название какое-то странное, словно придуманное не слишком трезвым председателем сельсовета. Деревня явно умирала. Не стремительно, не в агонии, а медленно, тихо и как-то по-будничному. Покосившиеся заборы, заколоченные окна, проржавевшие остовы «Москвичей» и «Жигулей» в заросших бурьяном дворах. Многие дома брошены, а те, которые были жилыми, смотрели на мир устало, облупившейся краской и подслеповатыми немытыми стеклами.
Несмотря на окружающую красоту (холмы, перелески, темнеющую полоску реки в низине), место производило гнетущее, депрессивное впечатление. Здесь будто остановилось время, присело на завалинку, закурило и решило дальше не идти.
Как и обещал тот мужичок, в дальнем конце прямой как струна улицы показалось приземистое кирпичное здание. Почта.
Пока я катил к почте, тишину разорвали два сухих, коротких выстрела. Где-то в стороне, не соседней улице или даже за полем. Я пожал плечами. Охотники, наверное. Или просто местный колорит. Может, у них так принято среди дня веселиться.
У обочины росла старая, раскидистая липа. Что-то заставило меня остановиться. Я соскочил с велосипеда, прислонил его к стволу и коснулся коры. И тут же отдёрнул руку, словно обжёгшись. Дерево стонало. Не вслух, конечно. Оно кричало от боли на том языке, который понимают только двоедушники, причём те, которые связаны с природой.
Его корни пили слегка отравленную, мёртвую воду и росли из земли, которая была больной и несчастной. Его соки были горькими от тоски. Болело дерево, болела земля под ним, болели люди, которые здесь жили.
Это место болело. А те, кто не хотел болеть — бежали. Я видел это по пустым глазницам окон, из которых давно утекла жизнь.
Я приподнял велосипед и покатил его к почте, до которой осталось недалеко.
На обитой жестью двери почты висел отпечатанный на принтере и вложенный в пожелтевший файл листок: «Требуется почтальон».
Рядом с почтой, почти вплотную, стояло большое, уродливое здание из серого кирпича с грязными, замутнёнными временем окнами. На нём висела выгоревшая до полной нечитаемости табличка, где угадывалось слово «Склад». Огромный амбарный замок на воротах проржавел настолько, что казался единым целым с петлями. Склад этот заперли, наверное, ещё при Ельцине и с тех пор не открывали.
Между Почтой и этим складом стоял, как памятник пыльному прошлому, УАЗ «буханка». Почтовая машина, когда-то синяя, но теперь серая от пыли и выцветшей краски, стояла на спущенных колесах и смотрела на мир выбитыми фарами.
Я прошёл мимо объявления, втолкнув велосипед в тесное помещение почты, пахнущее сургучом, дешёвыми газетами и мышами.
— Здравствуйте. А мне бы бабу Машу. Я ей велосипед привёз… привёл. Попросили меня.
За стойкой, заваленной квитанциями и журналами, сидела пенсионерка. Крепко сбитая, с химической завивкой, не скрывавшей седины, и ярким золотым зубом, сверкнувшим, когда она открыла рот. Она упёрла руки в бока и смерила меня тяжёлым, оценивающим взглядом.
— Какая я тебе баба Маша? — возмутилась она, и голос её прозвучал на удивление мощно. — Я Мария Антоновна, верховный почтальон поселка Колдухин! В меру упитанная и в самом расцвете сил! А ты, вообще, кто такой?
— А я Вадим. Работу ищу, — я решил не усложнять. — Не знаете, на ферме или в полях работа есть?
— Работа, Вадим, не волк, — она поучительно подняла палец, — И даже не ворк, потому как тут не Англия, а что? Правильно, работа — это произведение массы на расстояние. Фермы закрылись лет пять назад. Совхоз накрылся медным тазом все пятнадцать. Кирпичный завод — больше двадцати, ещё в девяностые. Остались только сады, но и они уже не особо цветут, — она вздохнула. — Прямо как я. Короче, Вадим, работа есть только в городе, откуда ты и так приехал, ну и ещё у меня. Могу предложить тебе лучшую вакансию в поселке Колдухин — почтальон. Зарплата маленькая, работа тяжёлая, неблагодарная. Могут наорать, собаки кусают иногда. Зато свежий воздух, общение с народом и красоты природы. Пик колдухинской карьеры.
Я улыбнулся. Кажется, судьба вела меня и довела почти до нужной точки. Почтальон? Водяной, работающий на почте?
Однако я не спешил соглашаться. Даже если меня привела сюда по тонкой тропке судьба, это ещё не значит, что я поступлю так, как она хочет.
— Знаете, баба Ма… То есть, Мария Антоновна. Зарплата у почтальонов больно скромная. А у меня жилья нет. Не потяну аренду, не сведу дебет с кредитом.
— Нет жилья, нет работы, сам из большого города… — она прищурилась, изучая меня. — Сбежал оттуда?
— Нет, почему