По щекам начинают течь слёзы – тёплые, едкие, колючие.
Писк приборов становится ещё громче.
Я определённо точно в больнице. Но как я здесь оказалась? Что со мной произошло? Почему я лежу в реанимационном отделении?
Ничего не понимаю… Совсем ничего.
Ни разу в жизни я не ощущала себя так беспомощно и так паршиво одновременно. Ни разу не чувствовала себя настолько слабой и жалкой.
Мне страшно. Где мой сын? Что случилось?!
В памяти рождается вспышка – я лежу лицом в снегу. Адская боль, от которой живот словно плавится. Тёплая лужа крови, растекающаяся багровым озером и моментально застывающая на морозе.
Господи…
Тяжёлые веки. которые словно налиты свинцом, резко распахиваются. Сердце бьётся часто и неровно. Дыхание сбивчивое. В голове – полная каша, а перед глазами стоит замыленная, расфокусированная картинка. Во рту суше, чем в самой знойной пустыне.
Растерянно моргаю, и замечаю, что к моим венам на обеих руках подключена капельница. Я лежу на стандартной кушетке, которые по обыкновению стоят в палатах реанимации и интенсивной терапии.
Мне страшно смотреть на живот. Ведь я могу увидеть то, что мне не понравится.
Малышу ещё рано появляться на свет. Тридцать шестая неделя… Сашеньке ещё сидеть внутри минимум пару недель! А лучше все четыре, чтобы роды были на сороковой неделе, как было с Машей.
Но… Я нахожу в себе силы и опускаю взгляд вниз.
Живот не такой круглый, и он не ощущается наполненным. Я не чувствую внутри своего сына! И ноги я так же не чувствую.
Господи… Меня же сбила машина! Могло случиться всё, что угодно. Где мой сын? Что с ним?
Моё состояние сейчас волнует меня в самую последнюю очередь. Всё моё сознание отчаянно цепляется за одну-единственную мысль: “Где мой сынок?”.
– По-мо-ги-те, – произношу сипло, по слогам. Каждый звук даётся мне с колоссальным трудом. – Помогите!
Спустя несколько минут в палате появляется медицинская сестра – совсем молоденькая девушка. Наверное, студентка медицинского института или практикантка из медколледжа.
– Анастасия Николаевна, вы пришли в себя! – её лицо озаряется доброй, однако, чуть встревоженной улыбкой. – Как вы себя чувствуете?
– Что произошло? Где мой ребёнок? – хриплю в ответ. – Сколько я пролежала здесь?
– Вас привезла бригада скорой помощи примерно сутки назад. Вас сбила машина. Врачам пришлось провести экстренное кесарево. Больше, простите, сказать не могу – не имею права. Сейчас к вам подойдёт ваш врач. А пока… Ждите, пока пройдёт анестезия. Руки чувствуете?
Молча киваю, мысленно переваривая услышанное.
– А ноги?
– Нет. Ни ноги, ни живот…
– Поняла, – мягко улыбается девушка. – Скоро отойдёте и чувствительность восстановится.
– Да, я знаю, – шепчу. – Сама врач-анестезиолог.
– Ох, вот оно что… Ясно, – протягивает медсестра. – Я позову вашего врача, он всё-всё вам расскажет.
С этими словами медицинская сестра покидает палату интенсивной терапии.
Мне не остаётся ничего, кроме как ждать. И минуты ожидания сейчас кажутся мне самой тяжёлой, мучительной и жестокой пыткой.
Хуже всего – неизвестность.
И сейчас больше всего меня пугает судьба моего малыша.
Мне неважно, кто меня сбил. Какая тварь, скрывшаяся после столкновения, сидела за рулём той проклятой машины.
Мне важно то, что сейчас мой малыш совсем один, без матери, без моих нежных и сильных рук, в объятиях которых он чувствовал бы себя в безопасности.
Сейчас мой Сашенька совсем один, в кювезе, в окружении пищащих бездушных приборов для выхаживания недоношенных. Тридцать шестая неделя по всем классификациям считается первой, самой лёгкой степенью недоношенности новорождённых. Обычно такие малыши могут сами адаптироваться к жизни вне материнской утробы, могут сами научиться дышать, но…
Что, если нет?
Что, если что-то во время экстренной операции могло пойти не так? Что, если с моим мальчиком что-то случилось? Если он…
От одной мысли, что мой ребёнок мог пострадать из-за гипоксии, которая наверняка началась, когда я лежала в сугробе, меня бросает в сильнейшую мышечную дрожь. А что, если он…
Нет.
Мой сын жив! Я знаю! Он сильный мальчик, он обязательно выжил! Но почему тогда медсестра не сказала мне хотя бы о состоянии моего ребёнка? Почему?
Если не сказала, значит врачи сказали не говорить. А значит, что-то точно пошло не так! С моим сыном, моим долгожданным и желанным малышом точно приключилась ужасная беда!
И во всём виноват только один человек.
Я!
Я припарковала машину на той парковке через дорогу. Я не отреагировала вовремя на приближающуюся машину! Я подвергла жизнь своего нерождённого ребёнка смертельной опасности…
Мысли захватывает параноидальное состояние. Мне настолько плохо, что адекватно и трезво рассуждать я попросту не могу. Не могу!
Меня начинает заживо сжирать паника. Самое опасное и иррациональное чувство.
Я ведь ничего не знаю. Нельзя строить догадки и бояться того, в чём я точно не уверена. Но… Я не могу.
Кажется, к тому моменту, когда до моей палаты дойдёт мой врач, я окончательно сойду с ума.
Какое–то время спустя дверь в палату открывается, и в комнате появляется женщина лет пятидесяти. На тонких шпильках, но в белоснежном хирургическом костюме.
– Здравствуйте, Анастасия Николаевна, – улыбается женщина, берёт стул и присаживается около моей постели. – Меня зовут Маргарита Павловна Синицына, я ваш лечащий врач, операцию экстренного кесарева сечения также проводила я. Как вы себя чувствуете?
– Что с моим сыном? – только и могу выдавить из себя.
– Ваш сын…
ГЛАВА 13
ГЛАВА 13
Анастасия
Маргарита Павловна делает небольшую паузу и опускает взгляд на документы в своих руках. В эти несколько секунд мне кажется, что я точно сойду с ума от мучительного ожидания новостей.
– С вашим мальчиком всё в полном порядке. Сейчас он находится в отделении реанимации новорождённых под наблюдением наших специалистов.
– Реанимация, – испуганный шёпот срывается с моих губ. – С ним точно всё хорошо?
– Да, не волнуйтесь вы так, – мягко улыбается женщина. – Для малыша, родившегося на тридцать шестой