Вопрос был настолько наивный, что Ивонн стало смешно. Она-то не питала никаких иллюзий по поводу намерений брешиста.
– Я? Собираюсь вдуть ей по самую глотку. Да ты не дрейфь, и тебе достанется.
– Эй! – вскрикнул молоденький, отталкивая приятеля. – Совсем рехнулся?
«Хвойный одеколон» едва устоял на ногах.
– Ты че? – Он отступил от Ивонн, потирая плечо. – Это же анархистская сучка! Сам слышал, что она там кричала.
– И что с того?
– А по-твоему, им можно, а нам нет? – взвизгнул «одеколон». – Слышал, что они сделали с той девочкой?
– Вот именно! Мы не они! Мы опора Президента! Залог грядущего Порядка и Процветания!
– И че?
– А то, что, если мы будем такими, как они…
– Слушай, – произнес «одеколон» голосом настолько приторным, что это не могло быть ничем, кроме угрозы. – У меня уже два месяца не было бабы. У меня в яйцах – кипяток. Я бы сейчас вставил даже Таре Бошен. И если я хочу поиметь эту анархистскую стерву, я ее поимею. Она заслужила хороший урок. А ты как хочешь. Я предложил. Но мешать мне не советую…
– Не ссорьтесь, парни, – подал голос третий брешист. – Из-за какой-то бабы! Мы же с вами в одной лодке барахтаемся.
– Заткнись, Питти, – процедил «одеколон». – Мы должны проучить эту сучку, чтобы другим неповадно было. Если спускать им все с рук…
– Ну… Если проучить… – прогудел четвертый.
– Так попробуй, – кивнул молоденький. – Пальцем ее тронешь – все зубы выбью. На всю жизнь дурачком останешься.
– Че ты сказал?! – «Одеколон» выпятил грудь, точь-в-точь зарвавшийся петух на птичьем дворе.
– Что слышал.
Молоденький сжал кулаки, громко хрустнули костяшки. И этот звук подействовал на «одеколона» как ушат холодной воды. Он тут же сдулся, растеряв весь свой гонор.
– Да ладно тебе, – сказал он миролюбиво. – Не будем же мы махать кулаками из-за анархистской шлюшки? Все же можно решить… Кто за то, чтобы не нянчиться с этой фифой и проучить ее по всей программе?
И он высоко поднял руку. Ивонн съежилась, словно ожидая удара. В горле будто застрял склизкий комок, мешая вдохнуть. Она была уверена, что все кончится здесь и сейчас. Что брешисты не отпустят ее живой. Однако думала она не о себе и даже не о Хавьере… Если она умрет, то кто тогда позаботится о матери? Хватит ли Киршоу чести продолжать оплачивать ее лечение, если Ивонн не будет с ним спать? Она застонала от боли и обиды: как же глупо все кончилось!
– Ну, парни? – сказал «одеколон», размахивая поднятой рукой. – Давайте! Она уже вся извелась, пока вы тут телитесь.
Похоже, он думал, что остальные брешисты его поддержат, однако голоса разделились поровну. «Одеколон» выругался, опуская руку.
– Черт бы тебя побрал, Марек, – прошипел он. – Да ты посмотри на нее! Она же сама этого хочет!
– Чего?
Молоденький повернулся взглянуть на Ивонн, и «одеколон» не упустил шанса. Со всей силы он ударил его между ног. Взвыв диким голосом, Марек упал на колени, зажимая ладонями пах. Не теряя времени, «одеколон» врезал ему в челюсть – удар, другой, пока бедолага не завалился на бок.
– Я же говорил тебе: не мешай, – процедил «одеколон», пиная Марека по ребрам. – Я этого не люблю…
Остальные брешисты не стали вмешиваться.
– Ну, Питти, – сказал «одеколон», разворачиваясь к приятелям. – Все еще против? Выбирай: теплая телка или выбитые зубы?
– Я…
– Что тут у вас происходит? – прогремел хриплый бас.
«Одеколон» отпрянул от тела Марека. Самодовольная ухмылка сменилась растерянной, а затем и вовсе испарилась. В глазах мелькнула паника. А сцена тем временем заполнялась новыми актерами.
Они вышли из подворотни; тоже брешисты. Впереди стоял лысый и скуластый громила; ковырялся мизинцем в зубах и с любопытством оглядывался по сторонам. За его спиной топтались еще трое или четверо.
– Гюнтер. – «Одеколон» заискивающе улыбнулся. – Да вот, поймали тут анархисточку. Выкрикивала лозунги, швыряла в наших камнями, одному глаз чуть не выбила… Вот и думаем: надо бы ее проучить.
– Ага. А этот чего? – Лысый кивнул на корчащегося Марека.
– Этот? Взялся ее защищать. – «Одеколон» сплюнул. – То есть сам хотел, но чтоб другим не…
– Нехорошо, – вздохнул Гюнтер. Он провел рукой по лысине, будто приглаживая невидимые волосы. – Мы же все-таки семья.
– Слышь, Гюнт, – кто-то из брешистов тронул лысого за плечо, – а я ее знаю. Это певица из «Лошадки», ну, кабаре такое. У нее любовник – член Совета Республики… Какая же она анархистка?
– Да я вижу, – отмахнулся лысый. – Я ж не слепой и не дурак. Ханну, давай на пару слов?
«Одеколон» с опаской подошел к лысому. Тот дружелюбно обнял его за плечи, отводя в сторону, к стене дома.
– Слышь это, Ханну, – заботливо сказал он, – ты же умный вроде парень, а кое-чего забыл. Во-первых, мы не воюем с бабами. Со сволочами всякими – да. Но не с бабами – не по-мужски это.
– Но Гюнт, она же…
– Погоди, – мягко прервал его лысый. – Во-вторых, мы не воюем со своими. Мы семья, помнишь? Как братья. Каждый за другого жизнь отдаст.
– Гюнт, я…
– Вот и хорошо, что ты это помнишь. Запомни, Ханну, мы не свиньи, чтобы со своими. Слушай, что это от тебя так елками воняет?
– А! Это одеколон «Свежесть»…
Он не договорил. Гюнтер схватил его за волосы и впечатал лицом в стену. Потом еще раз, и бил, пока физиономия «одеколона» не превратилась в кровавое месиво. Тело обмякло, и он повалился к ногам Гюнтера, словно большая тряпичная кукла. Тот отпихнул его ногой, а затем вытер руку о рубашку. В том, что «одеколон» мертв, Ивонн даже не сомневалась.
– Вот так, ребятки, – сказал лысый, отступая от тела. – Если в семье заводится мразь, которая на своих бросается, давить ее надо, как гниду.
Он оглядел соратников, молчаливых и мрачных.
– Все поняли? – Тишина в ответ. – Вот и хорошо. Кто-нибудь – займитесь Мареком. Треска, Жан, а вы девчонке помогите. Отведите ее, куда ей надо… Сама не сможет, так отнесите на руках. И чтобы ее пальцем никто не тронул!
– Конечно, Гюнт.
Кто-то подошел к Ивонн и поднял ее на руки. Легко, будто перышко, будто она была совсем пустая внутри. Именно такой, пустой, она себя и чувствовала. Она не понимала, повезло ли ей и ей чудом удалось спастись или же все было как раз наоборот. Что лучше бы ее убили, и тогда ей не пришлось бы жить со всем этим. Перед мысленным взором застыло окровавленное лицо «одеколона». То, что уже нельзя было назвать лицом – красная маска смерти. Ей не было жалко «одеколона», она не радовалась его смерти. Ей было страшно.
– Вы уж простите нас, барышня… – Ивонн слышала