— Свой! — радостно выдохнул Трофимов.
Правда, я уже сам видел, что это «ишачок». И тот с воем вышел из пике, заложил мертвую петлю, сверкнув красными звездами на голубоватой изнанке крыльев, и ушел в высоту.
— Лихач! — хмыкнул я. — Узнаю — кто, губой не отделается.
Город Ленинград
Ленинград уже готовился к Новому году. Странно было после руин Выборга, раненых красноармейцев в импровизированном госпитале, вспышек выстрелов, разрывающих ночную тьму на горизонте, видеть ярко освещенные витрины магазинов и предпраздничную суету.
Ленинградцы спешили с елками, коробками, свертками и авоськами. И мне вдруг захотелось хотя на час стать одним из них. Точно также тащить пахнущую смолой ель, предвкушая, как обрадуются лесной красавице мои девочки.
Сентиментальность? Слабость? Да нет. Нормальное желание отца и мужа радовать своих домашних, а не только отдавать команды на прорыв укреплений врага и бомбардировку его тылов.
И все же я первым делом был комкором, военным человеком, для которого семья — это не только жена и дочки, но и мерзнущие в окопах бойцы, ждущие приказа об атаке, разведчики в маскхалатах, пробирающиеся в лесной чаще, санитарки и медсестры на ПМП.
Вот такие мысли — в общем-то праздные — занимали меня, когда я возвращался в Москву. Поезд стучал колесами на рельсовых стыках. Впервые за много дней я получил возможность растянуться на чистых белых простынях, не ожидая срочной депеши.
По прибытию в столицу я был сразу же вызван в Кремль. Успел только вымыться, побриться и переодеться. Да поцеловать жену и соскучившихся по мне девочек. Элла и Эра не могли понять, почему только что приехавший папка опять куда-то убегает?
Поскрёбышев проводил меня в кабинет вождя, где проходило совещание. Несмотря на то, что за окном был день, шторы были плотно задернуты, свет из-под зеленых стеклянных абажуров падал на зеленое же сукно длинного стола, выхватывая из полумрака лица.
Кроме Хозяина, раскуривающего свою знаменитую трубку, здесь были Калинин, Молотов, и Берия, и еще несколько членов Политбюро, которые шелестели бумагами, видимо, готовясь докладывать.
Я ловил на себе их взгляды — оценивающие, любопытные, настороженные. Что меня ожидало? Разбор полетов? Или куда более серьезный экзамен на право занять место среди тех, кто решает судьбы войны, которая уже полыхала в Европе?
— Ну что ж, товарищ Жуков, — начал Сталин и голос его как всегда звучал тихо, но от этого каждое слово обретало весомость свинцовой плиты. — Вы дали финнам хороший урок. Теперь расскажите нам. Как вы оцениваете японскую армию? С которой имели дело в Монголии.
Честно говоря, я удивился. Я-то полагал, что разговор пойдет о Финляндии, считая, что события на Халхин-Голе пусть и важный, но уже пройденный этап. Выходит люди в Кремле, а самое главное — сам Хозяин, считали иначе.
Я выпрямился и заговорил, отчеканивая фразы, как будто бы был не на совещании, а отдавал приказы на командном пункте:
— Японский солдат, который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо подготовлен для ближнего боя. Дисциплинирован, упорен и фанатичен, особенно в обороне. Младшие командиры — костяк их армии. Дерутся до последнего, в плен не сдаются, предпочитая сэппуку, то есть — ритуальное самоубийство. А вот офицерский состав, особенно старший, подготовлен слабо. Мыслит шаблонами, инициативы не проявляет.
Сталин кивнул почти незаметно, выпуская струйку дыма. Его взгляд побудил меня продолжать.
— Технически японская армия отсталая. Их танки — это наши устаревшие «МС-1», беспомощны против «БТ», а тем более — перспективных «тридцатьчетверок». В начале кампании их авиация била нашу — их истребители были маневреннее. Пока мы не получили новые «Чайки» и пока в небо не поднялась группа Смушкевича. После этого господство в небе стало нашим. Однако важно понимать, что на Халхин-Голе мы имели дело с отборными, императорскими частями. Элитой.
— А наши войска? — спросил Сталин, перебивая, но не меняя интонации. — Как дрались?
Здесь нужно было быть предельно точным. Ничего лишнего, но и не приукрашивать.
— Кадровые части — хорошо. Очень хорошо. 36-я мотодивизия Петрова, 57-я стрелковая Галанина из Забайкалья. 82-я стрелковая с Урала… — я позволил себе небольшую, но необходимую паузу, — первое время сражалась плохо. Была развернута из приписного состава, не обучена. Но научилась. Танковые бригады — основа нашего успеха. Особенно 11-я, комбрига Яковлева. Без двух танковых и трех мотоброневых бригад мы не окружили бы их 6-ю армию так быстро. Вывод, который я сделал заключается в том, что нам нужно резко, в разы, увеличивать долю бронетанковых и механизированных войск. Артиллерия наша японскую превосходила во всем, особенно в мастерстве стрельбы. В целом… наши войска стоят значительно выше.
Я видел, как Калинин переглянулся с Молотовым. Берия сидел неподвижно, только его глаза, скрытые стеклами пенсне, следили за мной неотрывно.
— Как помогали вам представители Ставки? — снова спросил Сталин. — Кулик, Павлов, Воронов?
Ловушка. Вопрос на лояльность и на правдивость. Откровенно говоря перечисленные вождем товарищи имели дело в основном с командармом Штерном, но мне полагалось быть в курсе. И потому я осторожно заговорил:
— Воронов помог отлично. Его работа по планированию артогня и организации подвоза боеприпасов была безупречной, — ответил я. — Павлов поделился с нашими танкистами испанским опытом. Это помогло. Что касается Кулика… — я постарался выбрать формулировку как можно тщательнее, — я не могу отметить какой-либо существенной пользы от его пребывания.
В кабинете на секунду стало так тихо, что слышно было, как потрескивает табак в трубке Хозяина. Критиковать ставленника Ворошилова, да еще после только что закончившейся чистки командного состава…
Это была прогулка по минному полю, но и лукавая полуправда здесь могла оказаться смертельной. Сталин молча кивнул, как будто услышал что-то ожидаемое. Его взгляд, казалось, проникал сквозь меня.
— Продолжайте.
— Сражения на Халхин-Голе для всех нас — от красноармейца до командующего — были большой школой. Жестокой, но нужной. Думаю, японская сторона тоже сделала для себя правильные выводы о силе Красной Армии.
— К сожалению, — голос Сталина стал еще тише, и все невольно наклонились вперед, чтобы расслышать, — в войне с Финляндией многие наши соединения показали себя плохо. В неудовлетворительном состоянии армии во многом виноват бывший нарком обороны Ворошилов. Он не обеспечил должной подготовки. Его пришлось заменить товарищем Тимошенко… Тимошенко лучше знает военное дело. Итоги финской кампании мы обсудили на Пленуме и наметили ряд мер.
Он говорил это не столько мне, сколько всем присутствующим. Это был приговор целой эпохе в руководстве Красной Армией. И моя