По улице шла колонна пленных — жалкие, замерзшие фигурки в истрепанной форме, под конвоем таких же усталых, но злых наших бойцов. Финики смотрели на меня пустыми глазами. Я усмехнулся.
«Передать командование через три дня». Это значило бросить людей, которые только что сделали невозможное, в момент, когда они больше всего нуждаются в твердой руке. Нет. Рано мне в Москву.
Я вернулся в зал ратуше, к столу со связью.
— Связист! Немедленно шифровка в Москву, лично начальнику Генштаба товарищу Шапошникову. Текст: «Докладываю. Выборг под нашим контролем, но на многих участках фронта продолжаются бои местного значения, противник предпринимает контратаки. Передача командования в текущей обстановке грозит дезорганизацией и неоправданными потерями. Прошу разрешения остаться на месте до полной стабилизации фронта и организации обороны на новых рубежах. Обязуюсь прибыть в Москву немедленно по завершении этих задач. Жуков».
Я подписал бланк и отдал его. Я снова шел наперекор приказу. Мой отказ мог быть расценен как неподчинение, как зазнайство победителя, но если все, что я знал о Шапошникове правда, то он поймет.
Ответ, доставленный связистом, настиг меня через два часа, когда я уже объезжал разбитые укрепления на восточной окраине города. Он был еще короче: «Ваша точка зрения принята. Оставайтесь на месте. Ориентировочный срок — одна неделя. Держите фронт. Ш.»
Неделя. Вполне может хватить, чтобы сделать победу необратимой. Нужно успеть главное — не дать финнам отыграть назад ни метра, превратить захваченный плацдарм в неприступную крепость на случай, если мирные переговоры так и не начнутся.
* * *
Война продолжалась даже без выстрелов. В госпитале пахло йодом, гноем и хлоркой. Санитары с носилками сновали между рядами раненых, порою уложенных прямо на солому в просторных хорошо еще хоть натопленных классах.
Я прошел вдоль ряда, останавливаясь у тех, кто был в сознании. Слова были не нужны. Достаточно было взгляда, крепкого рукопожатия и нескольких слов: «Благодарю за службу, боец. Держись».
В глазах у некоторых был запоздалый страх и боль. У других — тоска. У третьих — облегчение. Для них война закончилась. Кто-нибудь из них еще встретится с врагом. Как с новым — фрицами, так и со старым — теми же финнами.
В углу, на отдельной подстилке, лежал молоденький лейтенант, командир взвода из 123-й дивизии, вышедшей к Выборгу по льду. У него не было обеих ног ниже колена. Лицо восковое, но глаза ясные. Он узнал меня и попытался приподняться.
— Товарищ комкор… город… наш?
— Наш, лейтенант. Благодаря таким, как ты. Отдыхай сейчас.
— Отдыхать… — он горько усмехнулся, глядя на место, где были ноги. — Теперь отдохну…
Я не нашел, что ответить. Просто сжал его плечо и отошел. Цена. Вот она, настоящая цена нашего маневра. Из этого госпиталя многие не выйдут. А те, кто выйдут, пронесут эту войну в себе до конца своих дней, который может оказаться не за горами.
На выходе меня ждал начальник медслужбы корпуса, пожилой военврач первого ранга с трясущимися от усталости руками. Да, хирургические врачи и медсестры работали не покладая рук, пользуя и своих и чужих.
— Товарищ комкор, не хватает многого… Бинтов, антисептиков, обезболивающего, крови… Морозы, гангрена… Мы теряем тех, кого можно было спасти в нормальных условиях.
— Составьте список самого необходимого. Я запрошу по всем каналам — у армии, у флота, у тыловиков Ленинграда. Сегодня же. Если что-то будет саботироваться — докладывайте мне лично. Имена саботажников — в первую очередь.
— Спасибо, товарищ комкор…
— Не благодарите. Это мой долг.
Утром — объезд позиций. Не для показухи, а для проверки. Как окопались? Где минные поля? Связь работает? Холодно? Горячее питание доходит? Командиры, привыкшие к моим внезапным появлениям, уже не тушевались, а докладывали сухо, по делу.
Днем — штабная работа. Утверждение схем обороны, распределение трофейного вооружения финские «Суоми» и снайперские винтовки «Мосина» были отличным дополнением, отчеты о потерях и трофеях.
Цифры потерь я заставлял перепроверять трижды. Каждая боец должен быть учтен. Они заслужили это. Вечером — ругань по полевому телефону. Глотку приходилось драть почище, чем на передке.
Споры со службой тыла о выделении стройматериалов для блиндажей, о подвозе теплого обмундирования. Требования к командованию внутренних войск о жесткой зачистке оставшихся в городе финских диверсантов и снайперов.
Голос Мерецкова в трубке порой звучал холодно и отстраненно. Он уже писал отчет о победе, в котором, я не сомневался, моя роль будет приуменьшена, а его заслуги — раздуты. Меня это не волновало. Пусть пишет. Моя задача была здесь, на земле.
Именно в эти дни, среди рутинной, но важной работы, я получил подтверждение, что ставка на флот и острова была верна. С острова Сейскари, куда мы чудом перетащили гаубицы, наши артиллеристы несколько раз отбивали вражеские атаки.
Финны все-таки предпринимали попытки если не отбить Выборг — силенок не хватило бы — то хотя бы нагадить нам. Корректировщики с Лавенсаари обеспечили точную наводку орудий, бивших по финским тылам, так что их контратаки захлебывались, не успев начаться.
Между тем из Москвы приходили обрывочные сведения, что переговоры уже идут. Условия к Финляндии выдвигаются жесткие. И на фронте вдруг воцарилось зыбкое, напряженное затишье. Стрельба почти прекратилась.
Чтобы проветрится, я вышел на тот самый мыс Ристиниеми, откуда начинался безумный бросок по льду. Лед был еще крепок, но уже покрылся водой от внезапно наступившей оттепели. Хотя зима только в самом начале. Будут еще морозы и метели.
В кармане у меня лежала новая шифровка. Не из Генштаба, а из совсем другого ведомства. «Поздравляю с выполнением задачи. Ожидаю вас в Москве, после выполнения всех формальностей. Вагон вам будет зарезервирован. Б.»
Берия напомнил о себе. И о том, что за кулисами этой победы шла своя борьба, и он в ней тоже победил. Теперь я был ему нужен для следующего этапа «большой игры». Ведь на Западе уже сгущались грозовые тучи великой войны.
Я повернулся спиной к заливу и пошел к машине. Моя неделя истекала. Фронт стабилизировался. Похороны павших со всеми почестями были организованы, раненые — максимально обустроены, оборона — выстроена. Дальнейшее было делом гарнизона.
Оставалось самое противное — писанина. Итоговый отчет, сдача дел. Потом можно и в поезд сесть, что идет на Москву. Не как триумфатору, а как солдату, выполнившему приказ и несущий в себе тяжесть ответственности за последствия его выполнения.
И только я было направился штабному блиндажу, как увидел выпавший из облаков самолет, который стремительно пикировал, казалось, прямо на меня.
Глава 24
Я