Теперь на нем была гимнастерка без знаков различия, лицо — бледное, но абсолютно спокойное. Не спокойствие фанатика или глупца, а холодная, выверенная выдержка профессионала, который знает цену риску и уже мысленно просчитал все варианты.
Напротив него сидел следователь особого отдела, капитан госбезопасности Ветров, и человек в штатском. А сбоку — «Грибник», отозванный из «командировки» до завершения дела. Грибник не задавал вопросов. Он курил, откинувшись на стуле, и наблюдал.
— Итак, гражданин, — Ветров постучал карандашом по папке. — Вы продолжаете настаивать, что действовали по заданию некоего «центра» внутри НКВД с целью сбора компромата на комкора Жукова?
— Да, — ответил «Егоров», ровным, без тени вызова или страха, голосом. — Я уже дал все показания. Контакты, явки. Ваши люди их уже, уверен, проверили и нашли пустые квартиры и «молчащие» телефоны. Потому что группа, которую я представляю, после провала моей миссии самораспустилась. Таков приказ.
— Очень удобно, — усмехнулся Ветров. — Призрачная контора, призрачные начальники. И вы — козел отпущения.
— Я — солдат, выполнявший приказ, который был невыполним в данных условиях, — поправил его «Егоров». — Комкор Жуков оказался… осторожнее, чем предполагалось. И его покровители — могущественнее.
Грибник выпустил струйку дыма. Говорил этот «Егоров» слишком гладко. И вместе с тем, слишком… по-советски. Типичная история о ведомственной грызне, о перестраховке, о сборе «характеристик» на выдвиженца.
Такие дела в архивах НКВД пылились пачками. И обычно на них ставили гриф «Прекратить за отсутствием состава преступления» и сдавали в архив. «Егорова» ждал бы трибунал, лагерь, откуда он вполне может уйти. Идеальная маскировка.
Вот только Грибника смущали мелочи. Та самая идеальная, без акцента, но какая-то обезличенная русская речь. Манера держать руки — ладони всегда на виду, пальцы чуть согнуты, как у человека, привыкшего к постоянной готовности.
И глаза. Слишком спокойный взгляд. Советский чекист в такой ситуации либо бушевал бы, ссылаясь на высоких покровителей, либо давил бы на жалость, валил все на тех, кто отдавал приказы. Этот же был как стерильный инструмент.
— Расскажите еще раз, — тихо сказал Грибник, впервые за все время обращаясь к арестованному, — о моменте вашего первого контакта с Вороновым. Как именно вы его вербовали?
«Егоров» повернул к нему голову. Их взгляды встретились.
— Я применил классическую схему вербовки. Он был уличен в хищениях, я предложил ему выбор, либо трибунал, либо сотрудничество с органами. Он выбрал сотрудничество.
— Какими словами? Дословно, насколько помните.
— Дословно — не помню. Кажется, я сказал: «Алексей Иванович, твоя судьба сейчас в твоих руках. Или ты становишься нашим помощником, или завтра твое дело пойдет по инстанциям. Выбирай».
— Странно, — Грибник притушил окурок. — А Воронов показал, что вербовали его вовсе не вы, а некто в штатском. Имя не подскажете?
На лице «Егорова» впервые дрогнула едва заметная мышца. Микроскопическая трещина в маске невозмутимости.
— Воронов был перепуган. Он мог запамятовать.
— Мог, — согласился Грибник. — А вы не запамятовали, в каком именно госпитале на Курсах младшего медперсонала проходили вашу легендированную практику в 1937 году?
— Я… плохо помню тот период. Было много госпиталей.
— Да, — кивнул Грибник. — И еще вопрос. Почему, когда возникла угроза провала, вы пошли на ликвидацию Воронова не сами, а через подставного человека? А вдруг он бы не стал стреляться?..
— Приказ был — разорвать цепь любой ценой и остаться в тени для продолжения работы. Личное устранение повышало шансы быть опознанным.
— Логично, — Грибник снова закурил. — Слишком логично. Как в учебнике. А в жизни, знаете ли, всегда есть доля импровизации, эмоций, страха. У вас — чистая, стерильная логика. Или как у очень хорошо подготовленного агента чужой разведки, который играет роль советского чекиста, выучив все правильные ответы.
В комнате повисла тяжелая, звенящая тишина. Ветров замер, уставившись на «Егорова». Тот не дрогнул, но в его безразличном взгляде промелькнула тень — не страха, а холодного, почти что профессионального интереса, как у хирурга, столкнувшегося с неожиданным осложнением.
— Это серьезное обвинение, товарищ, — наконец сказал «Егоров». — Бездоказательное.
— О, доказательства найдутся, — мягко ответил Грибник. — Мы начнем не с ваших советских мифических «покровителей». Мы начнем с самого начала. С вашего детства. С каждой школы, каждого дома, где вы жили. Мы поднимем архивы, опросим соседей, если они, конечно, живы, в чем я не уверен. Мы будем копать медленно и методично. Не для трибунала. Для себя самих. Чтобы понять, кто вы. И если окажется, что под этой идеальной советской легендой — пустота, или, что хуже, чужая биография… тогда, гражданин как вас там, разговор у нас будет совсем другой. Не о ведомственных склоках. О шпионаже. Со всеми вытекающими.
Он встал, отряхивая пепел с колен.
— Подумайте над этим. У вас есть время. До завтра.
Грибник и Ветров вышли в коридор, оставив «Егорова» под присмотром часового.
— Вы думаете, он и вправду… немец? — тихо спросил Ветров, когда дверь закрылась.
— Не знаю, — честно ответил Грибник. — Но он — не наш. Наш бы уже начал называть фамилии, кивать на кого-нибудь из вышестоящих, торговаться. Этот же… он охраняет не себя. Он охраняет легенду. А за легенду так держатся только те, для кого она — последний и главный барьер между жизнью и смертью. И между нами и его настоящими хозяевами. Капитан, усильте охрану. И чтоб никто к нему без моего личного разрешения не приходил. Даже — врачи. И на допросы его не вызывайте.
— Есть!
Грибник шел по мрачному коридору, и его не покидало чувство, что он только приоткрыл крышку над бездной. «Егоров» не был конечной целью, а лишь первым звеном. И если он из Абвера, то…
Тогда его миссия по слежке за Жуковым приобретала совсем иной, гораздо более любопытный смысл. Немцы видят в Жукове угрозу, а не просто одного из советских военачальников. Значит, их планы были куда масштабнее и дальновиднее, чем казалось.
Выборг, СЗФ
Шифровка из Москвы лежала в кармане, как раскаленный уголек. Поздравления, намек на награды и приказ — через три дня передать командование и прибыть в Москву, но война-то еще не закончилась.
Да, Выборг пал, финская оборона на перешейке рухнула, но стрельба еще слышна на севере, у Сортавалы. Финны отчаянно контратакуют, пытаясь отбить хоть что-то перед неизбежным миром, о котором они уже заговорили.
И бросать 7-ю армию сейчас, в момент наивысшего напряжения не хотелось бы. Я вышел из ратуши. Мороз крепчал. К черному, зимнему небу, поднимались столбы дыма — горели склады, содержимое которых