2. Реабилитация.
3. Включение в состав Спецтехкомитета с предоставлением жилья и спецпайка.'
— Новиков, — я протянул ему листок. — Внесите эти формулировки в директиву напротив каждого имени из списка. Без исключений.
— Георгий Константинович, — Новиков немного замялся. — В наркомате юстиции могут не согласовать… Реабилитация — это длительная процедура.
— Согласовывать будем потом, — отрезал я. — Сначала — подпись товарища Сталина. После этого пусть юристы разбираются.
Новиков взял листок и вышел. Я понимал, что действую на грани фола, но иного пути не было. Эти люди были стратегическим ресурсом, важнее любого склада с оружием. Жаль, что пока не все вожди это понимали.
В 14:00 мне доложили, что полковник Грибов из отдела капитального строительства запросил заявку на двести рабочих для ремонта здания на Ленинградском шоссе. Я подписал ее не глядя. Система начинала шевелиться. Медленно, со скрипом, но шевелиться.
Через два часа в кабинет опять вошел Новиков. Лицо его было напряженным.
— Георгий Константинович, из управления делами СНК звонят. Товарищ Поскрёбышев просит немедленно представить обоснование по спискам для Спецтехкомитета. Говорит, формулировки о реабилитации неприемлемы.
Я отложил доклад о состоянии авиационных моторов.
— Что именно неприемлемо?
— Говорит, это создает опасный прецедент. Ставить под сомнение решения судебных органов.
Я взял чистый бланк и быстро написал:
«В целях обеспечения обороноспособности страны и выполнения специальных заданий Правительства прошу утвердить прилагаемый список специалистов с предоставлением полной свободы и условий для работы. Ответственность за их лояльность беру на себя. Жуков.»
— Отправьте это Поскрёбышеву, — я протянул листок Новикову.
— Слушаюсь.
В 17:30 Новиков снова вернулся с папкой.
— Ответ из управления делами, Георгий Константинович. «Внести в установленном порядке.»
Я открыл папку. Мой запрос был приложен к делу без отметки о согласовании. Рядом — короткая резолюция Поскрёбышева: «Тов. Сталину на подпись.»
Система не сдавалась. Она просто переводила решение на высший уровень. Теперь все зависело от одной подписи.
Еще через два с половиной часа, когда я закончил знакомится с вечерней почтой, в кабинет вошел дежурный офицер.
— Товарищ комкор, вас к телефону. Из управления делами.
Я взял трубку. Голос Поскрёбышева был сухим и официальным.
— Георгий Константинович, по вашему представлению. Будьте завтра в девять ноль-ноль. С документами.
— Будет сделано.
Я положил трубку и посмотрел на лежавшую на столе папку со списками. Завтра станет ясно, насколько далеко я могу продвинуть свои полномочия. Система проверяла меня на прочность, и завтрашний разговор покажет, смогу ли я заставить ее работать на свои цели.
* * *
Утром в Кремле, в кабинете, помимо Сталина, находились Маленков и Берия. На столе лежала моя папка со списками. Хозяин медленно прошелся по кабинету, остановившись передо мной.
— Товарищ Жуков, вы требуете освобождения большого количества людей, осужденных за вредительство. Вы понимаете степень ответственности?
— Понимаю, товарищ Сталин. Эти люди нужны для создания нового оружия. Без них мы отстанем навсегда.
Маленков резко поднялся.
— Но это же прямая амнистия для врагов народа! Георгий Константинович предлагает ставить под сомнение решения наших судов!
Берия, наблюдавший до этого молча, мягко встрял:
— Однако многие из этих специалистов действительно уникальны. В условиях строгого режима они уже дали ценные разработки.
Я почувствовал, что Берия ведет свою игру. Он не поддерживал меня прямо, но оставлял возможность для маневра.
— Речь не об амнистии, — сказал я, глядя на вождя. — Речь о мобилизации всех ресурсов для обороны. Я готов лично отвечать за каждого из этих людей.
Сталин повернулся к окну. В кабинете повисла тяжелая пауза. Наконец он обернулся. Пристально на меня посмотрел.
— Политбюро одобряет ваше предложение, но… — он сделал паузу, — за каждого освобожденного вы отвечаете головой. При малейшем сомнении в лояльности советской власти — возвращение в лагерь. Ну и вы будьте готовы держать ответ.
— Отвечу, товарищ Сталин, — коротко ответил я.
Маленков брезгливо поморщился, но промолчал. Берия сохранял невозмутимое выражение лица. Выйдя из кабинета, я почувствовал тяжесть нового груза. Теперь на кону была не только судьба реформ, но и моя собственная жизнь.
Токио, штаб-квартира Кэмпэйтай
Ватанабэ, он же Юсио Танака, закрыл досье на своего дядю. Заключение было готово: «Обвинения в симпатиях к Западу несостоятельны. Генерал-майор Катаяма проявил некомпетентность в военных вопросах, но остается лояльным Империи». Этого было достаточно, чтобы спасти жизнь родственника, но уничтожить его карьеру.
«Сокол» положил папку в лоток для исходящих документов. Теперь — следующая задача. Начальник отдела контрразведки, полковник Кобаяси, стал слишком опасен. В его досье лежали фотографии, сделанные скрытой камерой. На них Кобаяси принимал конверт от немецкого атташе.
Танака достал чистый бланк докладной записки. Он не стал писать о шпионаже — это вызвало бы чрезмерный интерес. Вместо этого он составил рапорт о «систематических нарушениях финансовой отчетности в отделе полковника Кобаяси».
Мелкое воровство, но обвинения в этом хватило бы для отстранения от должности. После чего капитан лично отнес документ заместителю начальника управления. Тот пробежал глазами, кивнул:
— Вами проявлена бдительность, капитан. Разберемся.
Возвращаясь в свой кабинет, Танака встретил полковника Кобаяси в коридоре. Тот холодно кивнул, даже не подозревая, что его карьера уже закончена. Ватанабэ покинул здание. По дороге к своему автомобилю он зашел в книжный магазин.
Он недолго находился там — пока выбирал книгу, микропленка с копиями документов по переброске 5-й дивизии в Маньчжурию оказалась в условленном тайнике. Садясь за руль, Танака позволил себе на мгновение закрыть глаза.
Еще один день. Еще несколько жизней, спасенных или уничтоженных его решениями. Он больше не чувствовал ни гордости, ни вины. Только тяжелую, привычную усталость охотника, затаившегося среди своих жертв.
Москва, кабинет заместителя наркома обороны
Я подписывал последние документы, когда в кабинет без стука вошел Новиков. Его лицо было белым как мел.
— Георгий Константинович… ЧП на объекте. Ленинградское шоссе.
— Конкретнее, — я отложил перо.
— Обрушилась часть перекрытия в главном корпусе. Есть жертвы среди рабочих. На место выехали следователи НКВД.
Я встал из-за стола, чувствуя, как холодная волна проходит по спине. Это был не несчастный случай. Это был удар.
— Кто руководил работами?
— Прораб Семенов. Он оказался под завалами.
Я смотрел в окно на темные улицы Москвы. Что это? Несчастный случай или враги не стали ждать и нанесли удар именно там, где это больнее всего било по репутации и могло похоронить все начинание? Обрушение на стройке особого объекта, гибель людей — идеальный повод для обвинений во вредительстве.
— Машину, — коротко бросил я Новикову. — И свяжись с Берией. Пусть его люди никого не отпускают с объекта до моего приезда.
Через пятнадцать минут я выходил из здания Наркомата. Осенний воздух был холодным. Я понимал —