Цеце - Клод Луи-Комбе, страница 25 читать на e-booka.com

на месте. То, что было любованием листвы и отрадой ветвей, выставляет напоказ свои культяпки, свои колючки, лоскутья пустых тенен, которые ждут только ветра, чтобы рассеяться. Голая земля безмолвно заглубляет свои трещины в форме папоротников на манер жертвенных татуировок. Она остается плотью только для скорпионов и пауков. Уединенность мира столь велика, что Мальчику страшно пошевелиться. Он стоит перед окном, через которое, кажется, созерцает всю летнюю безмерность. Но возможно, он рассматривает что-то совсем другое, неизвестно что, или даже спит стоя. Позади него ученический стол с учебниками, картой мира, пеналом. В углу, рядом с дверью, вытянулась, узкая и строгая, его мальчишеская кровать. На стенах никаких картинок. Всё выглядит так, будто это комната последнего мальчика последним летом. Тут не отследить ни грана интимности. Это своего рода пространство in vitro слишком белых стен, слишком прямых углов, слишком правильно расположенных предметов. Приходит в голову, что пребывающее здесь существо должно было избавиться от множества жизненных потребностей, начиная с дыхания. И действительно, трудно представить, что между этими стенами находится что-то пригодное к дыханию, что-либо способное стать элементом обмена с человеческим телом. В воображении предстает внутренность кристалла (холод, обезличенность, чистота, непроницаемость, нетленность) — с поправкой на то, что чужеродное тело может перемещаться здесь, не натыкаясь на плотность материи. Однако весьма сомнительно, что в подобных перемещениях может проявиться гибкость живого поведения. Напрашиваются скорее какие-то движения на геометрический лад. И к тому же возникает вопрос, какие мотивы могли бы в конечном счете подвигнуть на перемещение по просторам комнаты: кровать кажется не слишком приспособленной, чтобы на ней спать, стул — чтобы на нем сидеть, книги — чтобы их читать. И вообще кажется, что перечисленные предметы являются скорее сущностями предметов, а не вещами, которые могли бы помочь в жизни или даже просто находились бы к с жизнью в каких-то отношениях. Они, можно подумать, обладают своего рода абсолютным значением, но останавливаются на этом, хранят верность порядку, который не снисходит до человека: кровать ни для чего, стул ни для чего, книги ни для чего — и прежде всего не для руки, прежде всего не для тела. Не будет ничего удивительного, если достаточно весомое существо, нарушив жестом девственность пространства вокруг предметов, просто распадется, разлетится на бесконечное количество фрагментов. По правде говоря, трудно представить себе вторжение подобного существа, особенно если имеется в виду тот, кто, стоя у окна, кажется целиком и полностью поглощенным этим занятием. Ибо при виде его, всего целиком, тут и только тут, трудно избавиться от идеи, что по сути он ничем не отличается от других предметов, занимающих, впрочем, другие сектора комнаты. Более чем вероятно, что у Мальчика даже нет лица — ибо совершенно не видно, чем может обернуться здесь обладание физиономией, характерными чертами, взглядом, улыбкой. Впрочем, эта гипотеза ничуть не противоречит сказанному о созерцательной позе Мальчика, о впечатлении, что он рассматривает что-то на окне или за окном, ведь, чтобы предаться наблюдению за предметом, не обязательно иметь взгляд, достаточно иметь глаза, нет необходимости и в лице, при условии что в наличии мозг. Куда более спорно утверждение, согласно которому Мальчик, один на один с одиночеством мира, боится пошевелиться. Это замечание можно понять как несвоевременную реминисценцию паскалевских пустых пространств. Оно никоим образом не способствует ясному представлению сцены, попытка описания которой здесь предпринята. Таким образом, надлежит от него абстрагироваться, пренебречь им как шлаком, поскольку невозможно подправить здесь то, что один раз, раз и навсегда, уже было сказано. Итак, в конечном счете себя навязывает совершенная неподвижность всего целого, образ маленькой вселенной, остановленной в самой себе, зафиксированной в границах, которые, кажется, ни на что не выходят, ни с чем не связаны. Но, может статься, это лишь сугубо предварительное впечатление. Чтобы его подтвердить, следовало бы ознакомиться со скрытым лицом Мальчика и посмотреть, что он видит, если он видит что-то. Конечно, уже было сказано о деревьях, кустах, о предельной сухости, трещинах в почве; они даже были представлены как возможное последнее телесное прибежище пауков и скорпионов. Но кажется, это предположение уже устарело, ибо по беспристрастном рассмотрении картины надо признать, что ничего из перечисленного не видно. Из-за курьезного эффекта перспективы голова Мальчика застит почти всё окно, чье наличие скорее угадывается, а не воспринимается в реальности. Но голова эта поистине огромна и несоизмерима с остальным телом. Из ее устойчивого положения на необычайно узких, почти отсутствующих плечах, из определенной структуры целого, впрочем, вполне разумно заключить, что речь действительно идет о голове, но возникает предчувствие, что она чудовищна, хочется взмолиться, чтобы она не поворачивалась, хочется прибегнуть к заклятию, запрещающему лицам показываться. Если бы было слово, способное остановить страх, если бы нашелся жест, способный предотвратить угрозу, стоило бы наброситься, стоило бы проорать во всё горло проклятие, воззвание, заклинание, стоило бы подчинить свое тело варварству поз, стоило бы сделать всё, что угодно, если бы можно было хоть что-то сделать. Но, как хорошо известно, все эти поползновения, разновидность желания спасения, ценны, если можно так выразиться, только ораторски. Вопрос о бегстве не ставится. Он просто не имеет смысла. Но, при всей своей томительности, данная ситуация обладает, по крайней мере, тем преимуществом, что не оставляет места инициативе. Не надо спрашивать себя, стоит ли — и как — действовать. В конце концов, большое утешение полагать, что вещи от вас не зависят, что это вы полностью от них зависите и посему достаточно оставить их как есть. И вот в ожидании этого скрытого лица, которое, быть может, готово на вас уставиться, но, может быть, так навсегда и останется в тени, прокладывает себе дорогу ужас, а с ним и надежда, но душа пребывает в неподвижности. Доведенное до последней жесткости, мгновение обретает голос. Чтобы поставить вопросы. Ибо надо любой ценой поставить вопросы, способные удержать время в узде. Отвлекающее наступление, никто не спорит. Наступление побежденного. Прежде чем ребенок выкажет хранимую им в секрете постыдную физиономию, нужно приумножить вопросы, бросить их, как гальку в море, запустить в бездну в тщетной надежде, что они образуют плотину и время окажется настолько наполненным, что у ребенка никогда, никогда не будет времени пошевелить ту непомерную плоть, которая пока что (но до каких пор?) по-прежнему зовется головой, хотя воображение ни за что не хочет представить себе скрытое за ней лицо. До тех пор, пока удается ставить вопросы, удается и убедить себя, что рассудок не дремлет, что он держится, что он защищается, и даже думать на темы

Цеце - Клод Луи-Комбе. Страница 25