Отождествляемая со всемогущим сосанием, мать носит там имя Рта, с большой буквы. В ней уже не осталось ничего, кроме сего чудовищно самостоятельного органа, пасти, разверзающей свое лицо над любыми мыслимыми глубинами, сей стези доступа к бездне, из которой она является выходом, которой она послана и инструментом удовольствия которой является. Полностью разрушив существование своего сына, Рот-мать, чей аппетит остается неутоленным, оказывается впредь единственным и всеобъемлющим предметом своей любви. У нее нет другой перспективы, кроме как раствориться и впитать в себя себя же, вплоть до исчерпания собственной субстанции и окончательного уничтожения. Тот, кто имеет мужество грезить над словами, присутствует тогда при щекотливом апокалипсисе женского нарциссизма.
Пусть читатель не поймет превратно. Это отнюдь не реванш сына над матерью в соответствии с экономическим законом взаимного проигрыша. Ибо сия судьба утраты и потери наделена всеми качествами апофеоза женственно-материнского. Через какие бы аватары ни проходила в будущем фигура матери — а в них не будет недостатка, ими наполнятся все этапы творчества, — они гласят, что текст упразднил историю и что женщина, столь же мать, как и женщина, занимает всю целокупность памяти: она завоевала свою вечность.
1
Небольшая повесть «Воспоминания Рта» («Mémoire de bouche») увидела свет в 1977 году, спустя пять лет после «Цеце»; в 2003 году вышло переиздание двух этих текстов в одном томе, откуда и взято настоящее послесловие. К сожалению, за отсутствием в русском языке хотя бы частично приемлемого синонима для Рта в женском роде нам пришлось отказаться от перевода этого материнского монолога.
Прим. переводчика.