Миссис Терпин забралась подле него на возвышение и уставилась на свиней внутри. Там были семь длиннорылых щетинистых поросят в красновато-коричневых пятнах и старая чушка, несколько недель как опоросившаяся. Она лежала на боку и хрюкала. Поросята бегали туда-сюда враскачку, как малолетние дурачки, и шарили по полу маленькими свинячьими глазками-щелочками, не осталось ли чего. Миссис Терпин читала, что свинья – самое умное животное. Ей в это не верилось. Неужели они смышленей собак? Был даже, оказывается, астронавт из свинячьей породы. Задание он исполнил отлично, но потом сердце не выдержало: его заставили сидеть в электрическом костюме во время обследования, а им по природе лучше, когда они опираются на все четыре.
Хрюкают, роются и визжат.
– Дай-ка мне шланг, – сказала она, забирая его у Клода. – Иди, отвези ниггеров домой, и баста, побереги свою ногу.
– Ты чего такая бешеная, какой пес тебя укусил? – спросил Клод, но спустился с бетона и заковылял к дому. В ее настроения он никогда особенно не вникал.
Пока он был близко и мог бы услышать, миссис Терпин стояла на краю бетона, держала шланг и направляла струю на заднюю часть любого поросенка, какой выглядел так, словно вот-вот уляжется. Когда прошло достаточно времени, чтобы Клод зашел за холм, она слегка повернула голову и гневными очами оглядела дорожку. Его не было видно. Она повернулась обратно и собралась, похоже, с духом. Плечи поднялись выше, она наполнила грудь воздухом.
– Ну и за что Ты мне такую весть? – проговорила она тихим неистовым голосом, чуть громче шепота, но по силе, по сосредоточенной ярости не уступающим крику. – Как это я и свинья, и я сама? Как это я и спасена, и адская?
Ее свободная рука была сжата в кулак, а другой она стискивала шланг, слепо поливая старую чушку, то и дело попадая ей прямо в глаз и не слыша ее возмущенных визгов.
Поверх свиного загона открывался вид на заднее пастбище, где их с Клодом двадцать мясных коров собрались вокруг тюков сена, которые им вывезли Клод с парнем. Недавно выкошенное пастбище плавно шло под горку к шоссе. По ту сторону шоссе – их хлопковое поле, а за ним темно-зеленый пыльный лес, который тоже был их. Солнце стояло за лесом, очень красное, и смотрело поверх частокола деревьев, как фермер, проверяющий своих свиней.
– Почему я? – не унималась она. – Тут кругом нет ни единого нищеброда, ни белого, ни черного, кому бы я не помогала. И тружусь каждый день до седьмого пота. И на церковь даю.
Она была женщиной как раз такого размера, чтобы господствовать над открывающимся видом.
– Как это я свинья? – вопрошала она. – Вот ка́к? Что у меня с ними общего? – Она раз за разом тыкала в поросят струей воды. – Там хватало нищебродов. Нет, надо было выбрать меня.
– Если Тебе нищеброды больше нравятся, так наделай их Себе, – бушевала она. – Мог меня сделать нищебродкой. Или черной. Если Тебе нужны нищеброды, почему меня такой не сотворил? – Она потрясла кулаком, в котором был шланг, и на секунду в воздух взвилась водяная змея. – Я бы бездельничала, плевала на все, жила бы в грязи, – рычала она. – Шлендала бы день-деньской по улицам с бутылкой газировки. Табак за губой, ни лужи без плевка, и все по морде размазано. Я ох бы какой могла быть.
– Или черной бы меня сделал. Негритянкой мне, пожалуй, уже не стать, поздновато, – сказала она с едким сарказмом, – но я бы могла вести себя по-негритянски. Плюхалась бы поперек дороги и останавливала машины. По земле бы каталась.
В углубляющемся вечернем свете все приобретало таинственный оттенок. Зелень пастбища делалась диковинно глянцевитой, полоска шоссе – лавандовой. Она собрала силы для последнего выпада, и на этот раз ее голос покатился над пастбищем.
– Ну, давай, – вопила она, – назови меня свиньей! Назови еще раз! Адской. Назови меня адской свиньей бородавчатой. Кто был внизу, тем наверх, кто был наверху, тем вниз – так, что ли? Но все равно верх и низ останутся!
К ней вернулось покоробленное эхо.
Последняя вспышка ярости сотрясла ее, и она проорала:
– Ты кем Себя мнишь?!
Поле, алое небо – все полыхнуло в эту минуту, стало насыщенно-прозрачным. Вопрос пролетел через пастбище, пересек шоссе, промахнул над хлопковым полем и вернулся к ней из-за леса отчетливо, как ответ:
– Ты кем себя мнишь?
Она открыла рот, но оттуда не раздалось ни звука.
На шоссе возник крохотный автомобиль, пикап Клода, он быстро двигался, уходя из поля зрения. Его шестерни тонко, жалобно скрипели. Он казался детской игрушкой. В любую секунду мог появиться тяжелый грузовик, налететь на него и размазать мозги Клода и негров по всей дороге.
Миссис Терпин стояла на месте, взгляд был прикован к шоссе, все мышцы напряжены, и через пять-шесть минут пикап возник снова, он возвращался домой. Она дождалась, чтобы он свернул на их грунтовую дорогу. Затем, как если бы постепенно оживала массивная статуя, она медленно наклонила голову и устремила взгляд, точно сквозь самую сердцевину тайны, на свиней в загоне. Они все устроились в одном углу вокруг старой чушки, которая тихо похрюкивала. Их заливало красное сияние. В их пыхтении угадывалась какая-то потаенная жизнь.
Пока солнце не скользнуло полностью за линию деревьев, миссис Терпин не сводила с них глаз, как будто впитывала из неких бездн животворящее знание. Наконец она подняла голову. В чистом небе темнела только одна фиолетовая полоса, она пересекала алый свод и вела, как продолжение шоссе, в густеющие сумерки. Миссис Терпин отпустила ограду загона и воздела руки жестом иератическим и вдохновенным. В глазах загорелся визионерский свет. Полоса преобразилась под ее взором в огромный подвесной мост, идущий от земли ввысь через поле живого огня. По нему толпами валили в Царство Небесное бесчисленные души. Сбившись в компании, топали белые нищеброды, чистые впервые в жизни; кучами шли негры, черные в белых одеждах; ватагами перли полоумные всех мастей, крича, хлопая в ладоши и прыгая по-лягушачьи. А замыкало процессию племя, в котором она мгновенно узнала своих – тех, у кого, как у них с Клодом, всего помаленьку и вдобавок разум от Бога, чтоб использовать это как следует. Она наклонилась вперед, желая рассмотреть их получше. Они шествовали позади других с