– Все они одинаковые. Как было, так оно и осталось. – И снова рухнула на спину. – Двадцать лет они так меня и сяк, и даже могилу его ограбили!
Вспомнив об этом, она тихо заплакала и принялась вытирать набегавшие слезы краем халата.
А подумалось ей об ангеле над могилой судьи. Это был обнаженный гранитный херувим, которого старик однажды приметил в центральном городе штата в витрине магазина надгробий. Он тут же положил на скульптуру глаз, отчасти потому, что лицом херувим напомнил ему жену, отчасти потому, что хотелось покоиться в могиле под настоящим произведением искусства. Из города на ферму изваяние ехало рядом с ним на зеленом плюшевом сиденье поезда. Сходства с собой миссис Макинтайр не обнаруживала. Она всегда считала скульптуру уродливой, но, когда Херрины украли ее с могилы старика, она была потрясена и возмущена. Миссис Херрин скульптура очень нравилась, она часто ходила на кладбище на нее посмотреть, и когда Херрины уехали, ангел уехал с ними – весь, кроме пальцев ног, потому что, откалывая его топором, старик Херрин взял чуть высоко. А поставить нового было дорого, миссис Макинтайр не могла себе этого позволить.
Наплакавшись, она встала и пошла в заднюю комнату, похожую на чулан, где было сумрачно и тихо, как в молельне; там села на краешек черного механического кресла судьи и облокотилась на его письменный стол. Это было гигантское бюро с цилиндрической крышкой, с множеством ящиков и отделений, набитых пыльными бумагами. В ящиках, выдвинутых наполовину, стопками лежали старые банковские и бухгалтерские книги; имелся и небольшой сейф, пустой, но запертый, который был водружен посреди стола, как дарохранительница. В этой части дома она после кончины старика ничего не меняла. Тут был своего рода мемориал в его честь, его деловое святилище. При малейшем наклоне в ту или другую сторону кресло издавало ржавый скрип скелета, чуточку похожий на его голос, когда он жаловался на свою бедность. Его первейшим правилом было выставлять себя в разговоре самым неимущим из людей, и она этому правилу следовала – не только из почтения к нему, но и потому, что так оно и было. Когда сидела сейчас перед пустым сейфом, обратив к нему напряженно стиснутое лицо, она знала, что нет никого на свете бедней, чем она.
Миссис Макинтайр неподвижно просидела за столом минут десять-пятнадцать, а затем, словно набралась сил, встала, отправилась к машине и поехала на кукурузное поле.
Дорога шла через тенистую сосновую рощу и заканчивалась на пригорке, за которым, плавно спускаясь как бы широким веером, а потом снова поднимаясь, зеленело метельчатое поле. Мистер Гизак со своей силосорезкой продвигался от его края по спирали к центру, где было кладбище, почти скрытое сейчас за стеблями кукурузы; миссис Макинтайр видела поляка на противоположном склоне за рулем трактора, тянувшего силосорезку и фургон. Время от времени ему приходилось слезать, забираться в фургон и ровнять зеленую массу, потому что негр еще не появился. Она стояла в нетерпеливом ожидании перед своим черным двухдверным автомобилем, сложив под халатом руки на груди и следя за трактором, который медленно ехал краем поля и постепенно приближался к ней. Поляк увидел, что она ему машет, остановил трактор, спрыгнул и побежал к ней, вытирая красный подбородок тряпкой.
– Нам надо поговорить, – сказала она и жестом позвала его в тень, под сосны.
Он снял кепку и, улыбаясь, последовал за ней, но, когда она повернулась и посмотрела на него, улыбка сошла с его лица. Ее брови, тонкие и свирепые, как паучья нога, были зловеще сведены, и между рыжей челкой и переносицей пролегла глубокая вертикальная складка. Она молча вынула из кармана сложенную карточку и протянула ему. Потом отступила назад со словами:
– Мистер Гизак! Вы хотели вызвать сюда это бедное невинное дитя и отдать девочку замуж за слабоумного черного вороватого ниггера! Да вы просто чудовище!
Он взял у нее фотографию, медленно возвращая улыбку на место.
– Мой кузина, – сказал он. – Она тут двенадцать. Первый причастие. Сейчас шест-надцать.
«Чудовище!» – повторила она про себя и посмотрела на него словно в первый раз. На лбу и выше, где голову защищала кепка, кожа была у него белая, но внизу она покраснела от солнца и обросла короткой желтой щетиной. Глаза под очками в позолоченной оправе с перемычкой из проволоки взамен сломанной были как два блестящих гвоздя. Его лицо, казалось, было составлено из кусков нескольких лиц.
– Мистер Гизак, – начала она не спеша, но потом стала разгоняться и под конец задохнулась, осеклась на полуслове. – Этот ниггер ну никак не годится в мужья белой девушке из Европы. Нельзя так с ниггерами разговаривать. Вы его взбудоражите, и нет, просто не выйдет из этого ничего. В Польше так, может, делают, но тут не Польша, поэтому прекратите. Это глупость полная. У этого ниггера нет ни грамма соображения, вы его взбу…
– Она в лагерь три лет, – сказал он.
– Ваша двоюродная сестра, – промолвила она твердо, – не может сюда заявиться и выйти замуж за одного из моих негров.
– Она шест-надцать, – сказал он. – Из Польша. Мама умер, папа умер. Она лагерь, там ждать. Один лагерь, два, три. – Он вынул из кармана бумажник, порылся в нем пальцем и вытащил другой снимок той же девочки, тут она была на несколько лет старше и одета во что-то темное и бесформенное. Она стояла у стены рядом с невысокой женщиной, у которой, похоже, не было зубов. – Ей мама, – пояснил он, показывая на женщину. – Умер в лагерь два.
– Мистер Гизак, – сказала миссис Макинтайр, отводя рукой фотографию. – Прошу моих ниггеров не баламутить. Я не смогу управляться с фермой без моих ниггеров. Без вас смогу, но без них нет, и если вы еще раз заикнетесь про эту девочку Салку, ваша работа у меня закончится. Понимаете меня?
Его лицо не выражало понимания. Казалось, он складывает в уме все эти слова воедино, чтобы выстроилась мысль.
Миссис Макинтайр вспомнила, что говорила ей миссис Шортли: «Да все он понимает, только прикидывается, будто нет, чтоб по-своему делать», и ее лицо приобрело изначальное выражение потрясения и гнева.
– В голове не укладывается, – сказала она, – как человек, называющий себя христианином, может вызвать сюда бедную невинную девочку и отдать ее замуж вот за это. В голове не укладывается. Отказываюсь это понимать!
Она покачала головой и страдальчески устремила голубой взгляд в пространство.
После секундной паузы он пожал плечами и