– Она не важно черный, – сказал он. – Она в лагерь три лет.
Миссис Макинтайр ощутила странную слабость в коленях.
– Мистер Гизак, – сказала она, – я не хочу, чтобы нам второй раз понадобилось объясняться на эту тему. Тогда и вам придется искать себе другое место. Вы меня поняли?
Составное лицо его не давало ответа. Ей почудилось, что он не видит ее вообще.
– Это моя ферма, – сказала она. – Мне решать, кто сюда приезжает, а кто нет.
– Йа, – промолвил он и надел кепку обратно.
– Я за все несчастья в мире не могу отвечать, – проговорила она в дополнение.
– Йа.
– У вас хорошая работа. Вам бы надо благодарным за нее быть, – добавила она, – но что-то я сомневаюсь в вашей благодарности.
– Йа, – повторил он с коротким своим пожатием плеч и пошел обратно к трактору.
Она смотрела, как он залезает в кабину и опять выруливает в кукурузу. Когда трактор, описывая дугу, проехал мимо нее, она поднялась по склону доверху, встала со сложенными руками и сумрачно оглядела поле.
– Все они одинаковые, – пробормотала она, – хоть из Польши, хоть из Теннесси. Я и с Херринами справилась, и с Рингфилдами, и с Шортли, значит, справлюсь и с Гизаком. – Она сузила взор до маленького кружка, словно смотрела на уменьшающуюся фигуру на тракторе сквозь прицел винтовки. Всю жизнь отражала натиск внешнего мира, и вот теперь этот внешний мир принял форму поляка. – Ты как все прочие, – сказала она, – только дошлый и энергичный, но и я такая же. И ферма здесь моя.
Она постояла еще, маленькая, в черном халате, в черной шляпе над стареющим ангельским личиком, руки сложены на груди – любую битву готова принять. Но сердце колотилось так, словно над ней уже было совершено какое-то внутреннее насилие. Она широко открыла глаза, чтобы обозреть все поле, где фигура в кабине трактора стала теперь размером не больше кузнечика.
Она не спешила уезжать. Дул легкий ветерок, и кукуруза на обоих склонах ходила большими волнами. Громоздкая силосорезка с монотонным стрекотом продолжала свою работу, ровной струей отправляя в фургон измельченные стебли и листья. До ночи Перемещенное Лицо успеет проделать все сужающиеся круги, и на склонах ничего не останется, кроме стерни, а внизу, посередине, островком выступит кладбище, где лежит судья, склабясь под оскверненным памятником.
III
Священник, подперев одним пальцем пресное продолговатое лицо, уже десять минут рассуждал про Чистилище, а миссис Макинтайр, сидя напротив, яростно щурила на него глаза. Они пили на ее передней веранде имбирную газировку, и она, как нетерпеливая лошадка сбруей, звякала всем, чем только можно: льдинками в стакане, бусами, браслетом. Никакой нет моральной необходимости его тут держать, повторяла она еле слышно, абсолютно никакой. Вдруг вскинулась, и ее голос упал поперек его ирландского говора, как будто сверло угодило в зубья циркулярки.
– Послушайте, – сказала она, – я же не по богословской части. Я практический человек! И разговор у меня к вам практический!
– Ар-р-р-р-р-р-р, – проскрежетал, стопорясь, священник.
Чтобы вынести его визит в полном объеме, она поднялась и подлила себе в газировку на добрый палец виски, а обратно села неуклюже, кресло оказалось ближе, чем она думала.
– Мистер Гизак мне не подходит, – сказала она.
Старик в притворном изумлении вскинул брови.
– Он лишний тут, – сказала она. – Выбивается. А мне нужен такой, чтобы не выбивался.
Священник аккуратно крутил шляпу у себя на коленях. У него был приемчик на вооружении: выждать молча несколько секунд, а потом перевести разговор обратно на свое. Ему было около восьмидесяти. До того, как съездила к нему, чтобы получить через него Перемещенного, она с католическими священниками дела не имела. Сосватав ей поляка, он, само собой, использовал чисто деловое знакомство с ней, чтобы попытаться ее обратить.
– Погодите, дайте ему время, – сказал старик. – Он научится не выбиваться. Но где же, где же ваша распр-р-рекр-р-расная птица? – спросил он. – Ар-р-р-р-р, вижу, вижу!
Он встал и выглянул на лужайку, где напряженно и чинно выступали павлин и две павы. Предвечернее солнце ярко освещало их длинные взъерошенные шеи – неистово синюю у павлина, серебристо-зеленые у пав.
– Мистер Гизак – работник очень дельный, – упрямо, с ровным напором продолжала миссис Макинтайр. – Это я за ним признаю. Но он не знает, как обращаться с моими ниггерами, и они его не любят. Я не могу себе позволить остаться из-за него без ниггеров. И еще мне не нравится, как он настроен. Ни малейшей благодарности за то, что он здесь.
Священник уже положил руку на сетчатую дверь и теперь открыл ее, решив, что пришло время выбираться отсюда.
– Ар-р-р-р, мне пора, – пробормотал он.
– Если бы у меня был белый человек, который понимает, как обращаться с неграми, я бы, честно вам скажу, отпустила мистера Гизака на все четыре стороны, – сказала она и снова встала.
Услышав это, он повернулся и посмотрел ей в глаза.
– Ему некуда от вас ехать, – сказал он. Потом продолжал: – Милая дама, я неплохо уже вас знаю, и я уверен, что вы не выгоните его из-за пустяка!
И, не дожидаясь ответа, он поднял руку и благословил ее раскатистым голосом.
Она улыбнулась сердитой улыбкой.
– Не я поставила его в это положение.
Священник позволил взгляду перейти на птиц. Они уже вышли на середину лужайки. Вдруг павлин остановился и, выгнув шею назад, поднял хвост и распустил его с переливчатым, звучным шелестом. Ярус за ярусом маленьких беременных солнц поплыли в золотисто-зеленой дымке над его головой. Священник стоял будто вкопанный, челюсть у него отвалилась. Миссис Макинтайр не могла припомнить, видела ли еще когда-нибудь в жизни такого глупого старика.
– Вот так Христос явится! – провозгласил он громко и весело и, вытерев рот ладонью, не закрывал его, стоял в изумлении.
Лицо миссис Макинтайр по-пуритански замкнулось, она покраснела. Услышать, как посреди беседы поминают Христа, ей было так же неловко, как ее матери услышать что-нибудь про половую жизнь.
– Если мистеру Гизаку некуда отсюда ехать, я ответственности за это не несу, – сказала она. – Я не могу за всех лишних людей на свете отвечать.
Старик будто не слышал ее. Все его внимание было сосредоточено на павлине, который, приблизив голову к распущенному хвосту, крохотными шажками пятился назад.
– Преображение Господне, – пробормотал священник.
Она понятия не имела, о чем он толкует.
– Мистеру Гизаку вообще не надо было сюда являться, – сказала она, глядя на него жестко.
Павлин опустил хвост и начал щипать траву.
– Ему не надо было сюда являться, – повторила она с ударением на каждом слове.
Старик рассеянно улыбнулся.
– Он явился спасти нас, – промолвил он