— Уважаемый, я долго не решался, но хочу Вам признаться — я практически ничего не помню. Что мне делать?
— Отдыхать и восстанавливаться, ни в коем случае не напрягаться. Насколько я понимаю, у Вас ретроградная и антероградная амнезии, то есть Вы временно не помните ни события до травмы, ни события, последовавшие прямо за ней. Не волнуйтесь — это весьма распространённый случай, через недельку-другую память должна восстановиться. Чтобы ускорить этот процесс, я попрошу принести вещи, которые были при Вас, когда Вас доставили. Это может помочь восстановить память.
Через полчаса ему принесли небольшой кожаный портфель, на котором стояла знакомая надпись «Petek». Эта фирма из города Велеса была хорошо знакома Николаю Александровичу, у него в своё время было даже несколько вещичек её производства. Слёзы выступили на его глазах, он прижал приятную кожаную поверхность портфеля к своей груди, будто тот был спасительной пуповиной между новым и его привычным временем. Дальше, дабы не путать вас, уважаемые читатели, я поведу рассказ от его лица:
«Я понял, что временной промежуток не столь велик, это немного успокоило и приободрило меня. После этого у меня хватило моральных сил открыть портфель и начать изучать его содержимое. Больше всего меня удивил некий прибор вытянутой прямоугольной формы, созданный из стекла и паркезина. Сбоку на нём было несколько небольших кнопок. Однако, сколько я ни пытался гладить его и нажимать на кнопки, видимых изменений не произошло. Заглянувшая в палату медсестра сказала, что 'смартфон-то Ваш разрядился», посмотрела в торец прибора, удовлетворённо покивала головой, и через пару минут принесла «зарядку» — небольшой белый шнур и коробочку, которую вставила в электрическую розетку. Нажала на одну из кнопок, раздался приятный мелодичный звук, и стеклянная поверхность засветилась всеми цветами радуги. Я взглянул на неё и чуть не упал в обморок — на экране стояли цифры, обозначающие время, а чуть ниже дата и год — две тысячи двадцать шестой! Вот тебе и небольшой промежуток — 130 лет! Какой ужас! Сердце моё лихорадочно билось, а сам мой вид настолько перепугал медсестру, что она довела меня до кровати и посадила на неё.
— Бедненький, нельзя так волноваться. Может, укольчик и баиньки?
— Нет, нет, спасибо. Просто голова кружится, не могу пока долго стоять.
— Ничего, милый, это пройдёт. Если что — жми кнопку, я сразу приду.
Она вышла, а я продолжил изучать содержимое портфеля. В интересной кожаной обложке с изображением российского триколора был заключён некий документ, гордо именуемый «Паспорт», но почему-то без буквы «ять» в конце. Позже я понял, что буква эта отпала за ненадобностью, что было неприятно, но не трагично. В моей жизни столько всего кардинально изменилось, что потеря какой-то буквы уже не особо и расстраивала.
Я осторожно открыл документ на странице, где было расположено фото совершенно незнакомого мне человека, а рядом были написаны его фамилия, имя и отчество. РОМАНОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Господи, за какие грехи ты так изощрённо наказываешь меня? Память вернулась мгновенно и в полном объёме, леденящим ветром ворвавшись в мою покалеченную голову. Это ведь я — Романов Николай Александрович, самодержец Всероссийский, и последнее, что я помню — Успенский собор Москвы, торжественную коронацию, сотни пар глаз, обращённых на меня, дикую духоту, запах ладана и глаза Аликс, испуганно посмотревшей на меня в ту секунду, когда я почти лишился сознания…'
Глава 84
Продолжая изучать содержимое портфеля, я нашёл пропуск в учебные корпуса МГИМО, рекомендацию от какой-то неведомой мне структуры, а на самом дне, и это было наиболее неожиданно, книгу совершенно неизвестного мне автора Эдварда Радзинского «Николай II».
Вот чудеса — я прозябаю в больничной палате, неизвестно в каком времени, а обо мне пишут книги. Но, признаюсь, как только я открыл этот внушительный томик, то оторваться уже не смог. Медсестра трижды заглядывала в палату, делала замечания, а я в ответ делал вид, что прерываю чтение. Но разве это возможно? Вы прекрасно поймёте меня, если вам в руки когда-нибудь самым непостижимым образом попадёт книга именно о вашей прошлой и будущей жизни. Признаюсь, некоторые моменты были истолкованы автором по-своему, где-то присутствовал художественный вымысел, но в целом я был потрясён до глубины души.
А может быть, я всё-таки попал в ад? И какие-то неустановленные бесы мучают меня самым изощрённым способом? Но почему тогда я не помню никаких событий, описанных в книге, сразу после церемонии коронации в мае 1896 года? Я старался гнать эти мысли и продолжал запоем читать. Каково же было моё удивление, когда я дошёл до событий Февральской революции 1917 года. Предатели! Оказывается, вокруг меня были в основном одни трусы и предатели. Не считая, конечно, тех, кто не дожил до этих страшных дней.
А потом началось описание вообще запредельного — Тобольск, Екатеринбург, и, наконец, эта страшная ночь, в которой погиб я, Аликс и все наши дети (которых у меня на момент коронации в наличии ещё не было). Слёзы брызнули из моих глаз. Аликс, деточки… Но почему-то особенно жалко было людей, которые остались с нами до конца — лейб-медика Боткина, повара Харитонова, лакея Труппа и горничную Демидову. Ну их-то за что? За верность и преданность?
Какая, однако, бесхребетная дрянь этот Керенский, а каковы большевики? Почему же я их не перевешал, как собак, пока была такая возможность? Зло кипело и бурлило во мне. И хоть я лично и не помнил этих событий, меня ужасно обижало и раздражало то, что сотворили со мной и моими близкими. А может быть, я в Чистилище, мне сейчас всё покажут, всё расскажут, и, главное, — дадут шанс всё исправить?
А может, ничего этого и не было? И всё лишь морок, наваждение, бред? Я почти поверил в это, когда в палату ввалился страшный, ободранный и всклокоченный мужик, явно простого происхождения, хотя и одетый в дорогие вещи. За одну руку его пытался удержать дежурный врач, за вторую — молодая медсестра, но это было бесполезно.
— Николай Александрович Романов? — возопил ворвавшийся в палату. — Нам с Вами срочно нужно поговорить один