1 сентября 1914 года все ведущие мировые газеты буквально взорвались новостью о создании через 4 месяца нового надгосударственного образования — Соединённых Штатов Европы, в которые, помимо России, Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, вошли и многие другие европейские страны. Всё на первый взгляд шло прекрасно. Однако два обстоятельства терзали мою душу — реакция США на новый Европейский Союз и реакция Аликс на появление второго Николая Второго, вновь простите за каламбур…
Глава 90
Все дни нашего нахождения в Сараево были похожи на водевиль с чередующимися выходами актёров, отрепетированными репликами и бесконечными переодеваниями. Когда переговоры практически подошли к концу, было решено именно Николая II оставить настоящим императором, и это было абсолютно честно и справедливо, а меня официально объявить доселе непубличным двойником, который наконец был явлен свету.
Версия эта вызвала большой переполох и неподдельное удивление среди нашего ближайшего окружения, что приводило к ненужным слухам и сплетням. И ладно — Сараево, но ведь по возвращении на Родину, подобное могло очень сильно повредить и нам обоим, и России-матушке в целом.
Признаюсь, несколько раз я малодушно умолял Распутина отправиться вместе со мной к временно́й дыре и отправить меня в моё истинное время. Надо сказать, что отношения наши с Григорием Ефимовичем в последние дни заметно улучшились, ибо он пришёл к выводу, что я был далеко не самым худшим монархом в эти годы. Особенно сильное впечатление на него произвела книга Радзинского.
— Заманили, сволочи. Опоили. Пирожные с цианидом подсунули. Так всего этого мало им оказалось — ещё и пристрелили. Ну, доберусь я до Москвы, Феликсу точно несдобровать.
— Григорий Ефимович, всё это было в прошлой версии событий. Возможно, при другом раскладе и Юсупов поведёт себя совершенно иначе.
— Ага! Вместо цианида опоит цикутой. Нет, если уж злодей — при любом раскладе злодей. Но как я не увидел, как не остерёгся…
— За Юсуповым можно установить наблюдение, да и его английский любовник-пособник под стражей, так что волноваться особо не стоит. Куда больше меня волнует реакция Аликс.
— А меня как раз это меньше всего волнует. Наложу чары — ничего и не поймёт. А там несколько дней — и всё окончательно войдёт в своё русло.
— Эх, эти слова да Богу в уши.
— Не богохульствуй, Николай Ляксандрович, — теперь Распутин один на один стал называть меня именно так, — помолись лучше крепко. А насчёт возвращения в своё время пока погоди. Слаб наш царь-батюшка, он аки младенец, шутка ли — 18 годков из жизни выпали.
— На мой взгляд, он догоняет меня семимильными шагами.
— Догоняет, но, скажем честно, никогда не перегонит.
— С какого это перепугу, Григорий Ефимович, ты комплименты раздавать надумал?
— Это не комплимент, это факт! — сурово отрезал Распутин. — Он — дитя своего времени, а ты — своего. Ты больше видел, читал, пробовал. А мы что? Окромя вот этой книжки ничего о будущем не знаем.
— Григорий Ефимович, я уже и так многое поменял, может, и хватит, а то как бы не переборщить.
— Кашу маслом не испортишь, — хитро улыбнулся Распутин, — побудь ещё годок с царём, а потом самолично постараюсь тебя отправить обратно.
Признаюсь — грешным делом я сам не раз пытался в магическом месте осуществить перемещение, но без дара Распутина или каких-то определённых молитв это оказалось невозможным.
На всю жизнь в мою память врезался наш прощальный разговор с Черчиллем. Он перед отъездом в Англию попросил организовать встречу тет-а-тет, и мы увиделись в одном из небольших кафе в центре Сараево. Не помню — ни что мы ели, ни что выпивали, зато навсегда запомнил наш разговор.
— Николай Александрович, я не знаю точно, что произошло, — посасывая очередную сигару, промолвил Уинстон, — но у меня последние дни складывается ощущение, что я общаюсь с двумя разными Николаями Романовыми.
— Возможно, даёт знать о себе некоторое переутомление?
— Ну уж нет, увольте, я здоров как бык. И прошу — прекратите делать из меня дурака. Я очень внимательно наблюдаю за вами обоими, и вот, что скажу — лично Вы какой-то более современный, гибкий, свободный, а Ваш коллега — сомневающийся и зажатый.
— Оставьте, это один я, только иногда — уставший, чаще — бодрый, порой — сомневающийся…
— Что ж, если Вам так будет угодно, но запомните главное — у великих империй не может быть двух государей. История, развернувшаяся на моих глазах, запутанная и странная, но поверьте умному и опытному политику — власть нельзя отдавать, за неё нужно бороться, иначе непременно погибнешь.
После этого разговора я долго размышлял — а что, если мне каким бы то ни было образом, мягко скажем, нейтрализовать истинного императора и продолжить свои бесконечные реформы и преобразования? Заточить в Петропавловскую крепость, повторив историю с несчастным Иоанном Антоновичем, либо отрубить голову, обвинив в измене, как в известных арабских сказках.
— Колян, да ты никак за трон решил бороться, — усмехнулся мой внутренний голос. — Не выдержал ты, получается, испытания медными трубами и готов идти на подлог и подтасовки, только бы усидеть на троне до тех пор, пока не вынесут ногами вперёд.
Нет, это был не мой путь. Какие ещё варианты оставались — пистолет к виску и нажать на курок? Но кто знает — насколько прочна нить, связывающая наши судьбы с Николаем Александровичем Романовым. А вдруг этой пулей я повлияю и на его жизнь, а значит — и на жизнь всей страны.
Когда я заглянул к Николаю Александровичу, тот зубрил очередной учебник. На этот раз — по русской истории за период 1896–1914 годов. Судя по всему, чтение данной книги подходило к концу. Увидев меня, он отложил книгу и, как мне показалось, вздохнул с преувеличенной печалью.
— Хоть назад в твоё время отправляйся, эко ловко ты всё смог перекроить. Ленина нет, Сталин — видный поэт, Столыпин доводит до ума намеченные реформы… а знаешь, мне кажется, что что бы я ни делал, ты меня будешь бесконечно заслонять.
— Никоим образом, Ваше Величество. Мои мысли нынче о другом — устал я за эти годы, мне нужен покой. Я долго размышлял — трон меня не прельщает, возможно, потому что я никогда не боролся и не мечтал о нём, это был некий джекпот судьбы, хотя по мне —