У двери послышалась возня с тапками, и она распахнулась. Из бедлама квартирки, сверкая белками глаз на загорелом лице, выскочил блюститель родивших животов и вагин, неучтиво отпихнул меня вместе с полотенцем и вином и поспешил на свет божий. Пару секунд я, закатив глаза, припоминала, кто живет на пятом. Это что ж выходит: мажорная говномать – это я?
– Увы, но мой живот тоже обвис. – Я вошла в прихожую и свободной от даров рукой задрала прилипшую к телу футболку. – Не факт, что он так уж возбудит твоего мужа. И у меня тоже шов до жопы, – попыталась я успокоить соседку.
Младший мальчик Няшки, ставший невольным свидетелем некрасивой сцены, потянулся к вазочке с конфетами.
– Не смей жрать это дерьмо, урод! – набросилась на него Няшка. – Хочешь, чтобы и у тебя нарушился обмен веществ?
Няшка ударила сына по рукам, схватила вазочку и бросила ее в стену. Осколки осыпались на пол, смешавшись с карамельками, произведя эффект новогодней хлопушки.
Ребенок заорал, превратившись в один большой рот.
– Я ужасный человек, я ужасная мать, – запричитала Няшка, рухнула на диван и, притянув к себе сына, заговорила речитативом. Речь ее напоминала молитву:
– Да, мой хороший, я понимаю, что тебе сейчас очень хочется съесть эту конфетку, я разделяю твои чувства, но сейчас конфетки есть нельзя, сначала мы едим полезную еду, брокколи, котлетки, морковку, капусту, кабачки, брокколи, котлетки, морковку, капусту, кабачки…
В прихожей я обнаружила потрепанный веник и стала неловко собирать им тупые осколки с пола. Няшка продолжала бубнить про кабачок и брокколи. Обессилев, она рявкнула «Нет!» и залилась слезами окончательной капитуляции перед учениями модных младенческих бонн.
Ее сын послушно замолчал и занялся игрушечным самосвалом.
– Ira, – произнесла я в наступившей наконец тишине.
– Меня Женей зовут, – представилась соседка, потирая пальцами заплаканные глаза. – И мужа тоже.
– Ira – на латыни значит гнев. Пятый и самый распространенный смертный грех.
Женя встала с софы, забрала из моих рук «ой, наше полотенце» и уже не ледяное белое и скорбно побрела за штопором.
– Я просто хотела быть хорошей матерью. – Она все еще шмыгала носом, открывая бутылку. – Я не думала, что это так тяжело – воспитывать детей, придумывать дурацкие занятия, слушать бред, который они постоянно несут, и изображать, что мне это нравится, делать все так, как велят эти психологи из Интернета, и при этом ежедневно качать пресс. Я ведь даже не могу прыгать с детьми на батуте – я обоссываюсь! Недержание мочи после родов. Надо походить на процедуры, наверное… Ты слышала про вульво-вагинальное омоложение?
Я не слышала. Я разлила вино по кружкам. Бокалов у соседей не нашлось.
– У меня есть кое-что получше. – Няшка птичкой упорхнула в ванную и принесла косметичку. Из нее она достала сверток фольги, в котором притих многообещающий белый порошок.
– Берем с местными мамочками, – призналась Женя. – С детками так устаешь.
На детском планшете она ловко раскатала четыре скрипучие дороги карточкой из магазина «Сластена» и протянула мне трубочку из-под сока «Крепыш», купленного в русском магазине.
– Давай быстрее, пока Лева в бассейне. – Женя убрала в себя две полоски и протянула мне гаджет.
Я послушно расправилась со своими. А в Москве сейчас снег…
Женя протерла планшет влажной салфеткой, «чтобы не попало деткам».
– Ты такая красивая, – завистливо протянула Няшка (О, Invidia[10]!) – Неужели и у тебя после родов обвис живот?
– Обвис, – призналась я. – А еще он весь в растяжках! Вот, смотри.
Я снова задрала футболку и продемонстрировала испещренную полосами плоть.
– А еще на заднице, – вспомнила я и закатала шорты. – И целлюлит! – Я вцепилась в белую, нетронутую солнцем ягодицу и с силой сжала ее пальцами.
– А грудь! – вошла в раж Женя и стянула футболку. – Вот, вот и вот. – Она опустила голову, отчего подборок ее стал двойным, собрала в ладони свои скромные полосатые грушки с крупными сосками и посмотрела на них с благодарностью.
Налюбовавшись на разрушительные следы материнства, мы нашли их невыразимо прекрасными и расстались почти подругами.
* * *
Пока я на втором этаже предавалась порокам, на нашем пятом Андрей собрал в дорогу баул и покормил Майечку банановым пюре. К дворцу подъехал мини-бас и повез нас в Лаос. Сначала – по закоулкам Ан-Вьена, затем по главной улице Нячанга Чан-Фу, оккупированной лживыми туристическими кафе. Свернули в переулки, где кипела настоящая жизнь. Здесь, среди фруктовых развалов с дурианами, за утлыми столиками коротали вечер местные. Они пили пиво, вылавливали из супа кости и сморщенные куриные лапы, играли в нарды и карты. На стульях были разложены коричневые ступни с желтыми пятками. Насытившиеся вьетнамцы предавались Acedia[11] – почесывали и поковыривали свои мозоли. Ноги здесь не считаются чем-то интимным, что стоит прятать в глухих ботах под столом. Ноги.
Нги.
Вскоре электрический город закончился, и автобус провалился во тьму. Майя свернулась на моем животе теплым клубком. Андрей и Герман сопели рядом, накрывшись шкурой эндоскелета. Вокруг невидимой лавой разливалась любовь.
Солнце из-за гор вытягивало как щупальца первые лучи.
– Здравствуй, солнышко, – прошептала я.
* * *
Восьмого марта, пока мы были в Лаосе, у Пашки родился еще один сын. Пашка по этому случаю переусердствовал с ромом, упал с байка и сломал ключицу. Его красивая и уже не беременная жена вышла на работу – она трудилась кассиром в русском магазине. Супруг с младенчиком, бутылочками и заживающей ключицей засел дома и вел там бессмысленную борьбу с коликами.
Секретным спасительным планом Андрея оказался новый стартап. Он придумал проводить во Дворце Апокалипсиса квесты. Я вышла на пиар-пенсию, избавившись от своих перверзных нарциссов, добила «Лёшика», который вышел из-под контроля, переименовала рассказик в «Лайк. Шер. Репост» и села придумывать сценарии со зловещими преступлениями, которые предстояло раскрыть участникам экспедиций.
Няшки украли нашу идею и открыли в Нячанге детский сад «Кокосик».
Программисты купили две пары новых адидасов.
Дедушку Куркуля простили и оснастили подержанным байком, на котором он колесил по окрестностям, распугивая тощих псов.
А Жиробасы, так и не совершив ничего героического, улетели в свой Благовещенск.
И только дяди-Мишиной дочери Тане, вероятно, в силу возраста удалось преломить набросанный свыше ход событий. Как и многие юные бунтарки, она собрала скромный чемодан и сбежала. Тоже в Москву.
Вам наверняка интересно, была ли у дяди Миши жена. Была. Но она сидела у себя в комнате, к нам не выходила и в рассказ не попала. Впрочем, теперь все же попала.
Кленовый сироп
В семнадцать лет в моей голове была