– Ладно. – Майкл, довольный произведенным на дженниферов эффектом, уже отряхивался рядом, как молодой спаниель. – Я знаю, чем поднять тебе настроение.
Намерение оказалось серьезным. В рюкзаке Майкла, помимо сменных штанов, заботливо положенных его мамой, нашлась бутылка джина. В кармане толстовки – марихуана. Предаваться порокам на глазах у хозяев и осоловевшей от хот-догов публики нам показалось неуместным. К тому же «кузен» мерз в мокрых шортах.
Мы зашли в дом и, сгорбившись, как воришки, направились к лестнице. В конце коридора послышался бодрый голос Пегги. Она кричала что-то про клоунов и торт. Мы взлетели на второй этаж и юркнули в первую открытую дверь. Жалюзи были наглухо закрыты. Комната тонула во мраке. Майкл запер дверь изнутри, нажав круглую кнопочку на ручке.
Мы расположились на мягком ковролине и достали наши сокровища.
– Лучше либо пить, либо курить, – предупредила я, – иначе может не вставить.
Мне хотелось казаться искушенной.
Майклу тоже. Он сделал несколько громких глотков и, пока я перенимала у него эстафету, раскурил самокрутку.
Джин обжигал рот, трава – легкие. Мы кашляли и хихикали. Сидеть стало мокро – с братца натекла лужа. Майкл рассказывал, что в Канаде ему скучно. И он, конечно, мечтает вернуться in Russia. Потому что in Russia даже до детского сада дойти – целое приключение. Однажды Майкл заснул и свалился с санок прямо в сугроб. Отсутствие балласта сонный отец заметил только в госучреждении. Ржака, правда? А тут – тоска. Тоскища.
– Ты бы хотела заняться со мной сексом? – неожиданно спросил Майкл.
Я приложилась к бутылке и всерьез задумалась. Косяк жег пальцы.
Майкл признался, что у него никогда не было девушки. Зато у него есть обрезание. Я никогда не видела, как выглядит обрезание. А еще он подозревал, что у него маленький. Мне стало любопытно.
– Покажи! – потребовала я.
Майкл послушно стянул влажные шорты. Сумрак скрывал предмет его беспокойства.
Над кроватью я нащупала выключатель. Предметы в комнате обрели очертания. Глаза привыкали к свету, на сетчатке постепенно проявлялась чужая красивая жизнь.
Шелковое супружеское ложе Пегги и Клетчатого. Триптих с ночным Торонто в изголовье. Дверь в просторную ванную открыта – поблескивают омолаживающие пузырьки.
На стенах – фотографии. Пегги и Клетчатый у алтаря. Пегги и Клетчатый на море. Стоят в волнах, держась за руки. Она – в утягивающем закрытом купальнике, он – с честным пузцом. Пегги и Клетчатый у штурвала вертолета. У подножия Эйфелевой башни. Под гаргульями и химерами собора Богоматери.
Пегги и Клетчатый держат на руках ребенка. Мальчика с неестественно большой головой и тощими паучьими ножками.
Подросший мальчик-паучок в инвалидном кресле. На исчезнувших в штанишках коленях – толстый щенок золотистого ретривера.
Мальчик-паучок сжимает скрюченной лапкой грамоту за какое-то достижение.
Надежный, как кирпич, полицейский держит на руках сухое тельце.
Известный хоккеист дарит рыжей мальчишечьей голове футболку с автографом.
Это у него была американская вечеринка.
Майкл тревожно переступал с ноги на ногу. Скользнув взглядом по его курчавым гениталиям, я заверила, что с ними все fine. Я не лукавила.
Майкл выдохнул с облегчением и тоже обратил внимание на фотографии.
– Надо было подарить ему «Монополию», – наконец резюмировал он.
Недопитый джин и мокрые штаны Майкла убрали в рюкзак – к маминому купальнику, который я так и не надела. Остатки марихуаны не с первой попытки смыли в унитаз.
А внизу Пегги и Клетчатый выкатили к бассейну именинника в инвалидном кресле. Исчезающего парнишку с фотографий. Интересно, сколько ему исполнилось? Семь? Десять? Пятнадцать? Дженниферы пожирали пятиярусный торт, который венчала надпись: Happy Birthday, Jack! Клоуны затеяли игру в футбол, расставив на лужайке карликовые ворота. Крошечный Джек пытался хлопать тощими ручонками. Золотистый ретривер кидался на мяч. Рядом лежали подарки.
Роликовые коньки, скейтборд, теннисные ракетки и наша бейсбольная перчатка. Канадцы любят спорт. Я не знаю, был ли паучок Джек счастлив. И как измеряется счастье человека, у которого, по сути, есть только голова. И который никогда не сможет по-настоящему оценить ни коньки, ни теннисные ракетки.
Прощаясь, Пегги расплакалась. Она призналась, что сын страдает каким-то сложным врожденным заболеванием, отчего его голова растет, а остальные части тела просто обрамляют ее безвольными плетями.
– Но мы каждый год собираем для Джека вечеринку, – она смахнула слезы и заулыбалась, – у него совсем нет друзей, а нам так хочется, чтобы он повеселился. На прошлый берсдей мы вывозили гостей в Wonderworld, realyl Но в этом году муж не смог продать свои дома, и мы вынуждены экономить. Заходите к нам: у нас столько игр… Настольный теннис, бильярд, игровые автоматы в подвале. Правда-правда, you can have a look! Мы все делаем для того, чтобы Джек не чувствовал себя не таким, как все. Чтобы он был normal.
* * *
Домой мы приехали раньше десяти. Мама выставила на стол блюдо с русскими блинами. Блины полагалось поливать кленовым сиропом. Мы уплели все: макали в сироп, капали рыжим на футболки – очень хотелось есть. Мама была довольна.
Хорошо, когда у детей здоровый аппетит.
Антонида
– Мы с Мариной разводимся, – виновато объявил Серёжа за чаем, который мать налила в фарфоровую чашку, отделенную по случаю прихода сына от чешского сервиза, покрытого пылью. Причины развода литературными штампами с грохотом сыпались в фарфор, как в микрофон, и тонули в красноватом индийском. Любовь ушла, лодка разбилась, они разлетелись по разным планетам. На мать он старался не смотреть. Просто пришел сообщить. Поставить перед фактом. И грибов соленых, скользких, устричных, заодно прихватить – Антонида этим летом несколько банок накрутила, вон в коридоре стоят.
Крутила Антонида всегда. Серёжа в душе надеялся, что мать что-нибудь да придумает. Все утрясет. Позвонит или напишет какому-нибудь толковому врачу, секретарю райкома или большому начальнику с бычьей, плавно перетекающей в живот шеей, как она обычно делала в чрезвычайных ситуациях. Он любил Марину – жена давала ему ту звонкую легкость, которой не было в матери.
Когда за сыном, груженным сумкой с грибными банками, закрылась дверь, Антонида присела на плюшевый кухонный уголок и, подождав, когда с глаз уйдет пелена от слез, по обыкновению открыла записную книжку. Да, случилась катастрофа. Развод. Раскол. Совсем не по плану. На свадьбу приглашали китайцев. Гуляли в «Праге». Рожали у гинекологического светила. Коляска, кроватка, горшок. Гарнитур, стенка, красный пузатый «Шилялис» – все зря. Куда в таких случаях писать? В небесную канцелярию? В Бога она не верила.
Из всех семерых детей, драчливых, крикливых, неказистых, Антонина получилась самой разумной, ладной, будто из сытого