Савва позеленел, оторвался от планшета и начал издавать характерные звуки: его укачало и теперь рвало. Печеньем и соком. На вельветовые шортики. На серую ткань сиденья. На Фиму. На водилу. На торт.
И Серафима заплакала.
Она рыдала всю оставшуюся дорогу, она не слышала, что говорил ей патологоанатом, не бросилась вытирать Саввушку и некогда красивую коробку. Пусть все так и будет. Нищета, диванный муж и нескончаемый детский крик.
Серафима сдалась.
У подножия стеклянного бизнес-центра, по зеркальным стенам которого вальяжно стекало закатное, ржавое июньское солнце, Элина, надувшись от собственной важности, ждала автомобиль с корпоративным за-а-ака-а-азом.
Секретарша выглядела настолько идеально, что, глядя на нее, казалось – даже ночью в туалет она ходит на каблуках.
– Ну, где же наш крас-а-а-а-вец? – протянула она, заглядывая в зловонный салон, в котором всхлипывала домашняя мастерица, бредил водила, орал заблеванный ребенок и покоились останки произведения кондитерского искусства.
– Извините, – начала Серафима. – Случилась ужасная вещь. – Савва перешел на ультразвук. – Торт, он…
– Погиб при исполнении, – неожиданно с вызовом заявил водила. – Разрешите представиться, Геннадий Майоров, в прошлом – агент КГБ. Нас преследовала белая «Волга». По моим старым делишкам. Резко газанул, тортик-то и развалился.
Красивое лицо Элины заиграло всеми корпоративными цветами.
– Господи, – наконец произнесла она. – Бедные вы. Бедные.
Она вытащила из машины Фиму, Саввушку и коробку. Безнадежно испачкала будто существовавшую отдельно от тела юбку-карандаш и белоснежную блузку с хрустящим жабо. Пискнув карточкой на проходной, затащила их в напыщенный, хайтечный туалет и стала отмывать своими рекламными руками. Безумный патологоанатом-гэбэшник был отправлен на мойку. За счет компании.
– Ничего страшного, – повторяла она, отрывая лоскуты бумаги от рулона, прикрученного к стене. – Вино, вино будешь? Надо выпить, после такого надо пить.
Элина провела гостей в переговорную, захлопнула жалюзи и, сморщившись от усилий, откупорила темную зеленоватую бутыль.
– Как же вы без торта? – спросила Серафима, принимая из ее рук пластиковый стаканчик с красным. Оттопырив прозрачные, голубоватые пальцы пришельца, секретарша открыла коробку в слегка переваренных кусочках печенья.
– Изумительно, – восхитилась она, внимательно изучив ее плачевное содержимое. – Это то, что нам надо! Наша компания как раз занимается подрывом зданий. Раздолбанный торт идеально соответствует концепции! Главное – грамотно его позиционировать.
* * *
Серафима ехала домой на блестящем такси. Кошелек приятно грела честно заработанная и заплаченная десятка. Голова шла кругом: она, конечно, ошибалась в людях, один диванный муж чего стоит, но чтобы так. В мир большого кондитерского бизнеса маленькая Фима определенно войдет другим человеком.
– Хорошая баба, – восхищался водила, вспоминая Элину. – Интересно, у нее грудь своя или силиконовая?
– Своя, своя, – умилялась Серафима.
Савва спал в автокресле. В руке он сжимал брелок с металлическим динамитиком – прощальным подарком секретарши. В конференц-зале оставленного на рогах небоскреба белые воротнички и коктейльные платья поднимали бокалы над расплющенным шоколадным уродцем, символом разрушительной компании. В чистых стеклах автомобиля рассыпались огни однообразных многоэтажек московского спальника. В многоэтажках на диванах валялись чьи-то мужья. «Взорвать бы все это к чертям», – сонно думала Серафима.
Она попросила водилу остановиться у церкви. Районная церковь – удобная штука, всегда можно забежать с утра или зайти после работы. Взяла спящего сына на руки, накинула шейный платок на голову, кое-как перекрестилась и вошла внутрь. На живописных сводах в библейских ликах притихли точки комаров. Шла вечерняя служба. Прихожане молились о каждом, и каждый – обо всех. Придерживая на плече тяжелого Савву, Серафима повторяла «Верую…» и «Отче наш…» и благодарила всех святых и угодников, которые сегодня ее, конечно, помучили, но не дали, не дали пропасть. Ставила свечки за здравие. Водиле и Элине. Савве и маме. Диванному мужу. Слезы текли по Серафиминым щекам и капали на свободную от сына руку вместе с воском, горячие, благодарные слезы.
Домой пришли поздно. В комнате мельтешили голубые всполохи от телика: волонтер действительно вернулся. Зырит. На тумбочке в коридоре надрывалась рация. Скрипучий голос сообщал, что какая-то старушка ушла по грибы и исчезла в ельнике. Серафима осторожно положила Савву на диван.
– Ну как, заплатили за урода твоего? Не кидалово? – поинтересовался диванный супруг. – Я бы за пивом сбегал.
– Заплатили, – устало улыбнулась Фима. – А торт, представляешь, он действительно развалился…
– А я говорил, говорил! – возликовал муж. – Руки-то, руки, понюхай, откуда растут!
Серафима понюхала. Руки пахли ладаном.
Пять кругов
В детстве каждое лето меня увозили на подмосковную дачу – ребенку нужен простор и козье молоко. За молоком к ветхой старушке Марьпалне через железнодорожные пути, час туда – час обратно, каждый день ходила бабушка. Пока она совершала свой незаметный подвиг, дедушка водил меня на плотину – купаться. Я стояла по колено в холодной коричневой воде и не решалась окунуться. Ноги, руки, спина – все было в мурашках. Я видела такие у обезглавленного цыпленка в продуктовом магазине. Солнце жгло плечи. Резиновая шапочка с объемными цветами сдавливала голову.
Мимо, взорвав водоем и окатив меня шипящими брызгами, пробежали худые дети, продетые в скрипящие плавательные круги: пчелино-полосатые, божье-коровьи, рыбье-дельфиньи, арбузные и просто резиновые, выцветшие и похожие на старую грелку. Была даже одна автомобильная покрышка. Дети визжали и плюхались в воду кругами.
Я не умела плавать. И круга у меня не было.
С берега, приставив ребро ладони к покрытому испариной лбу, за мной следил дедушка. На голове у него была пилотка, сложенная из газеты «Правда» за 1988 год. Я зажала нос, окунулась, пустила в воду пузырей и, подпрыгнув, побежала греться. Губы мои подернулись синевой, я тряслась под полотенцем, время от времени высовывая оттуда тонкую ручку – взять у дедушки печенье.
Дома за обедом я, конечно, стала просить купить мне круг. Вяло ела суп из тарелки, на дне которой притаились белые медведи с каллиграфической буквой «М». Суп был противный, с полыми стеблями сельдерея, мишки никак не хотели показываться. В ответ на мои мольбы неприветливо стучали столовые приборы. В абажуре над столом тревожно трепыхались огромные комары с длинными лапками.
– Почему ребенок ничего не ест, – наконец ответила бабушка, – опять накормил печеньем? Я ведь категорически запрещаю давать сладкое перед едой. И все как об стенку горох.
Дедушка понуро жевал хлеб. Бабушкино «категорически запрещаю» не предвещало ничего хорошего.
– А ты, – обратилась бабушка к маме, – купила б