Он боялся дышать, боялся даже, что сердце стучит слишком громко, не спугнуть бы. Но чудо повернулось к нему, посмотрело глазами цвета терновых ягод, склонило голову к узкому плечу и повело, расправляя, сразу всеми шестью крыльями. Двумя парами на спине, одной, совсем крохотной, – за ушами.
– Ты ангел? – Слова вырвались сами собой, будто он стремился скорее достичь чуда хоть голосом. Потому что сам не осмеливался сделать и шагу.
Чудо задумалось на несколько секунд, словно пытаясь вспомнить суть собственной природы, а потом ответило:
– Нет. – Одно лишь короткое слово, произнесенное его голосом, было мелодичнее всех песен, когда-либо спетых и еще не придуманных.
Чудо поднялось, оказавшись выше него, коснувшись его ног краем своей светящейся тени. Его фигура между крыльями оказалась тонкой и изящной, весь он, казалось, создан из света и воздуха, из песни и музыки, из тихой печали и нежной радости.
– Всё равно… чудо, – выдохнул он тихо-тихо, боясь тревожить воздух собственным голосом, казавшимся таким невзрачным на чужом фоне.
Чудо засмеялось звоном золота и меди, пением колокольчиков.
– Люди называют нас фэйри. – Чудо улыбнулось, приветливо, нежно, но едва уловимо печально, словно знало какую-то грустную истину, которая откроется не сразу.
– Не подходи к нему!
Сестра выскочила из леса, оттолкнув его себе за спину, встав черной тенью между ним и его чудом. Наверняка зло сверкала сейчас на него своими волчьими глазами. Странно, что уже успела его потерять: казалось, он ушел от дома бабушки и дедушки, стоящего на опушке, совсем недавно.
– Ты чужак, – сказала сестра. Это было злое слово, но она произнесла его скорее устало. Она сама была немного чужой. – Что ты здесь делаешь?
– Путешествую, – ответило чудо. Такое легкое слово для перелетной птицы, такое тяжелое для мальчика из бедной страны.
– Это грустная страна. Нечего тебе здесь делать, – отрезала сестра. И он испугался. А вдруг чудо послушает ее и уйдет.
Он тут же, вынырнув из-за ее спины, воскликнул:
– Неправда! – Поспешно, едва не запутавшись в нескольких слогах. – То есть правда, но тут есть красивые места. Тимишоара красивая! Там есть цветные дома с красными крышами, храмы и сад с розами. Они уже отцвели, конечно…
Но казалось, от одного приближения чуда они зацветут снова.
Сестра положила руки ему на плечи, удерживая от приближения к чуду.
– Люблю цветные дома, человеческие храмы и особенно розы. – Лицо чуда осветилось новой, еще более теплой улыбкой. – Покажешь?
– А можно? – Робкая надежда ударилась в сердце. Но он всё же оглянулся на сестру. Если с ним что-то случится, спросят с нее, а он не хотел, чтобы она страдала.
– Я не причиню вреда ни тебе, ни ему, даю слово Октябрьского принца из Осеннего дома. – Магические клятвы всегда имели вес, он ощутил ее как нечто материальное, словно золотые пластинки легли в ладони. Захотелось спрятать, чтобы никому никогда не отдавать.
Сестра смягчилась. Из глаз ее исчезло почти всё волчье.
– Так ты принц. – Он едва не задохнулся этим новым откровением о своем чуде.
– Конечно, он принц, – фыркнула сестра, – ты посмотри на него.
И он посмотрел так пристально, чтобы чудесный образ отпечатался в памяти.
– Так можно мне с ним? – снова обратился он к сестре.
– Не зачаровывать, не заколдовывать, не уводить на Ту сторону, не похищать, не превращать. – Голос у сестры был строгий, словно у учителей в воскресной школе. И еще одна золотая клятва Октябрьского принца упала ему в ладони. Только тогда сестра разжала руки, выпустила, как птичку из клетки.
Он подошел ближе трепетно осторожным шагом, боясь, что чудо его развеется от одного неверного движения.
– Как тебя зовут? – спросил он, хотя мог и дальше звать чудом или принцем. Оба этих названия подходили ему безмерно, но оба они не были именем.
– Как хочешь, так и назови, – с легкой беспечностью позволил Октябрьский принц. – Только не ангелом.
Он задумался. Подумал о терновых шипах, о темно-синих терновых ягодах, об алых перьях, выделявшихся среди других, белых, кремовых и золотых, в крыльях его чуда. Спросил:
– Щегол?[1] – Это тоже не было именем, но делало чудо чуть более близким и достижимым.
– Подходит. – Октябрьский принц задумался всего на мгновение, прикрыв глаза, уронив на щеки невесомую тень ресниц. – Но почему?
– Потому что ты точно щегол, – усмехнулась сестра.
– Волосы, – ответил он, глупо коснувшись собственных, темных и вьющихся. – Той же расцветки, что перышки у щегла, черные, желтые, красные, кремовые. Я на картинках видел. И крылья… Можно потрогать?
Щегол, его пойманное чудо, наклонился, распахивая крылья, состоящие словно не из перьев, а из осенней листвы, навсегда застывшей в самом ярком своем цвете за мгновенье до увядания.
– У тебя такой красивый голос и такие красивые крылья, – говорил он, касаясь перьев, что были мягче шелка.
– А тебя как зовут, человеческий мальчик? – спросил Щегол, в ответ проводя рукой по его волосам. Касание его было теплее и легче солнечного луча.
Он знал, что нельзя называть настоящего имени. Сестра, Сильвиана, даже домовому ужу, что жил в доме бабушки и дедушки, сказала называть ее Сильв. Он подумал, сокращая свое имя разными способами. В итоге сказал:
– Сан.
– Как солнце[2]?
Он кивнул. Потому что правда хотел быть как солнце, чтобы касаться своего чуда лучами, чтобы льнуть к нему, отгонять любого, кто посмеет приблизиться, небесным огнем.
* * *
Дни, проведенные в доме бабушки и дедушки, унылом, крохотном и покосившемся, не отличались друг от друга ничем, заполненные монотонной сельской работой, не вызывавшей ничего, кроме глухого раздражения. Зато небольшой участок земли давал еду, которая становилась всё ценнее год от года, по мере того как истаивала вера в светлое идеальное будущее, где все будут равны, счастливы и богаты, и в лидера, который их к этому будущему вел, просто очень темной и кривой тропой.
Но после той встречи для него всё изменилось. У него появилось чудо, ждавшее за краем осеннего леса. Чудо, о котором он