– Она мне не нужна, – ответила русалка. – Не хочу быть похожей на вас, слабых людей.
Услышав это, святой отец вздохнул.
– Что ж. Тогда на этом нам пора прощаться. – С этими словами он исчез раз и навсегда.
Он всегда закрывал глаза на всё происходящее. И в этот раз не стал изменять себе.
– Пять, – проговорила русалка и усмехнулась. Святой отец избегал ответственности за свою халатность до самого конца.
В это же время она услышала голос короля:
– Где она?! Море уже погрязло в трупах и крови! Неужели этого еще недостаточно?! – кричал он, гневаясь в своем абсолютном отчаянии.
От того статного мужчины не осталось ничего. Постаревший, бледный, полысевший, обезумевший – сейчас он больше напоминал бедняка с дороги.
«Святая» улыбнулась.
– Она вернулась.
Взгляд короля изменился. В нем вспыхнули огоньки надежды. Он ринулся к краю утеса. Девушка указала на бушующее море, и посреди тонущих кораблей он увидел силуэт своей жены.
– Любовь моя! – Король потянулся к ней и рухнул вниз.
– Шесть, – сказала русалка. Король умер, обезумевший от любви.
Битва окончилась – как и война. И в ней не было победителей.
Всё оказалось разрушено. До основания.
– Почему?.. – За спиной раздался знакомый разбитый голос. – Почему… Как…
Она обернулась и уставилась на принца. Он смотрел на нее в неверии.
– Святая, почему?.. Неужели… это всё из-за тебя?
Она ничего не ответила. Больше не было причин для притворства, поэтому русалка показала себя настоящую – пустая оболочка без души, которой были безразличны человеческие эмоции и страдания.
В попытках найти в ее чертах лица хоть что-то знакомое принц понял, как сильно он заблуждался всё это время.
– Ха… ха-ха. – Он опустил голову. – А какая теперь разница? Всё кончилось.
Он прошел мимо нее и встал на краю утеса. Перед его глазами разворачивалась самая страшная сцена в его жизни. Крах. Падение всего. Полное поражение по всем фронтам, после которого никто не сможет восстать из пепла.
Он слаб. Слишком, чтобы пережить всё это. Он потерял всё, что имел. А всё из-за того, что послушался и ждал чуда.
Когда русалка обернулась, на утесе уже никого не было.
Она вздохнула.
– Мат.
Принц был убит отчаянием и своей слабостью.
В следующее мгновение она рассмеялась в полный голос. Словно последняя цепь, что держала ее, сломалась, и она оказалась свободна.
Ее звонкий голос был громче ветра, громче шума океана, громче всего мира!
Тени! Тени точно довольны! Тени наверняка наелись! Теперь она не будет слышать их стонов и рыданий!
Она замерла, слушая окружающий мир. Желая услышать радостные возгласы.
И тут ее осенило.
– А… всё это время…я не слышала их.
С момента как она покинула глубины, она перестала слышать их стенания, перестала ощущать их прикосновения.
Она уже давно не нуждалась в трупах, чтобы сдерживать тени.
– Тогда… зачем всё это было? – спросила она саму себя.
Зачем все эти жертвы? Зачем все эти трупы?
Изначально в них не было смысла.
Она опустила взгляд и увидела в траве маленькую белую ромашку.
Ей вдруг вспомнились последние слова принца.
– …а какая теперь разница? Всё кончилось.
Без каких-либо мыслей она наступила на цветок, сминая его ногой.
Русалка в последний раз посмотрела на догорающие в море корабли и пошла прочь с утеса.
И больше на этой выжженной земле ее никто не видел.
Мальчик со щегленком
Рия Альв
Вокруг
То ли все рушится, то ли я сам
Внутри ничего не могу построить.
То ли я раб твой без воли,
То ли почти свободен.
Лампабикт. «То ли»
Ты знаешь, чем кончится эта история. Так до печального часто происходит с подобными тебе, слишком доверчивыми, слишком хрупкими. С теми, кому не стоило иметь дел ни с чудесами, ни с чудовищами. Твое чудовище с чудесно ясными глазами, с едва ли не ангельски нежным лицом ломает тебя бережно, год за годом, придавая нужную ему форму, водя за собой, чтобы ты становился безмолвным свидетелем его свершений. Твое чудовище, которое ты, только встретив, принял за чудо, одетое в солнечный свет и золото ранней осени. Твое чудовище в конце концов устает от тебя, от бесконечной тоски твоих взглядов, от бесконечного же напоминания о том, что оно украло тебя у привычного тебе мира. Чудовище опутывает тебя золотой цепью, конец ее уходит в стену комнаты, из которой ты больше не выйдешь.
Чудовище кладет теплые ладони тебе на лицо, заглядывает в глаза, быть может, в последний раз, и смотрит так долго и так задумчиво, что ты – так глупо – начинаешь надеяться, что ему ведомо что-то человеческое, что оно, может, всё еще тебя любит. Если любило когда-то хоть кого-то.
А потом цепь свивается туже. Твое чудовище уходит, а ты остаешься. Один среди четырех стен. У двери комнаты золотая ручка, дотронешься – не обожжешься. Вы с чудовищем теперь одинаковые, оба не можете коснуться железа. Но оба до этой ручки все равно не дотронетесь. Ты – не дотянешься, чудовище – не захочет. Ты проведешь здесь вечность до самого ее конца.
В конце дверь закрывается.
* * *
Однажды он узрел чудо. Тянулась осень, долгая, тихая и теплая, как минуты перед пробуждением, когда не нужно рано вставать. Осень звенела медью и золотом, точно монетками на цветастых цыганских юбках. Ему запрещали даже смотреть в сторону цыган: в сказках и рассказах родителей они всегда были злыми и хитрыми. Но он все равно смотрел краешком глаза. Его всегда привлекало все яркое и необычное.
Идти на странные звуки в лес ему тоже запрещали: в сказках и рассказах родителей это никогда ничем хорошим не заканчивалось. Но он знал: это еще не конец, значит, пока ему ничего не грозит. Так сказала ему звенящая медью и золотом осенняя песня, что разливалась по всему лесу. Сладкая, как мед, горькая, как печаль. Он пошел за ней, точно дети Гамельна за дудочкой крысолова, но в конце пути его ждал не обрыв, не холодные речные воды, впрочем, конец действительно пока ждал. А вот чудо – нет.
Оно не ждало, едва ли подозревало о его приближении. Чудо, устроившись рядом с терновым кустом,