Патрик сдержал слово, рассказал лишь о Гамори и в беседе заметил, что главный зал со статуями не пострадал.
– Ну еще бы, – скупо улыбнулся Грегор. – Он защищен, и теперь вы его хранитель. В этих статуях навсегда заключены двадцать восемь из семидесяти двух демонов Гоэтии. Черная свита Соломона. Колдовство, специальные молитвы, символы и само место удерживают их здесь. И вам, Патрик, раз уж вы узнали об этом так, придется стать хорошим экзорцистом, чтобы достойно встречать таких вот гостей. А я уверен, что это не последний раз, когда вам придется столкнуться с подобным.
Патрик ощутил, как грудь распирает от чувства сопричастности, но и пульс стучал колоколом по венам из-за неверия в собственные силы.
– Я не знаю, способен ли я. Мое заклинание не работало.
– Не работало, потому что вы не вложили в него силу, – отрезал Грегор и пытливо заглянул ему в глаза. – Вы согласны?
– Да.
– Правильный ответ. И, Патрик, запомните: знания о черной свите должны быть забыты всеми, кроме вас и меня. Больше никто не должен знать тайну Хофкирхе.
Послесловие
Патрик Мортем не сдержал слово и в ту же ночь, когда разъехались службы и орден, пришел в главный зал с краской. Забрался на саркофаг и начертил на статуе императора еще два знака, идентичные остальным, тем самым запечатывая Шакс внутри.
Он не знал, что погибнет в аварии через десять лет, не знал, что три статуи оживут и станут служить его дочери, как не знал и того, что подземные толчки спустя еще какое-то время разрушат охранные заклинания в главном церковном зале Хофкирхе.
Parasitica
Ирина Итиль
Ты не скажешь комару:
«Скоро я, как ты, умру».
Иосиф Бродский. «Ты не скажешь комару…»
Лара с отвращением закрыла окно, выходящее на заросший травой пустырь. Дальше, за пустырем, виднелась растрескавшаяся от времени асфальтовая дорожка. Она то исчезала, то появлялась, огибая погреба, ленивую трассу (по ней проезжал десяток машин в час – не больше) и линию железных гаражей, походивших на неровный великаний оскал. Если точнее – на нижнюю великанову челюсть. Лара на всякий случай взглянула на небо, но верхней челюсти не увидела. Но не пустырь или собачники, не убирающие за своими питомцами, так раздражали Лару, а пресловутый фонарь.
Как объяснила ей хозяйка, квартира сдавалась дешево из-за фонаря. Единственный в районе исправный, он автоматически загорался вечером и тух утром, пялясь прямо Ларе в окно. Шторы она еще не купила, поэтому целую неделю с заселения мучилась на левом боку, хотя обычно спала на правом. Но даже боли в шее были ничто по сравнению с насекомыми, умирающими на подоконнике. Октябрь выдался невероятно теплый, даже жаркий, и Лара спала с настежь открытым окном, чтобы не задохнуться. Железная решетка надежно защищала от грабителей, а стремительно желтеющая береза – от извращенцев, так что Лара спала спокойно. Почти. Если бы не фонарь, под которым с сумерками начиналась настоящая насекомая вакханалия, а потом остатки выживших оседали на белом пластике. Вчера Лара даже увидела, как на нее, вгрызаясь в брюхо какого-то жука, таращится богомол.
Смахивая тряпкой в ведро трупики насекомых, Лара недовольно ворчала, проклиная фонарь, теплую погоду, березу, кружочки с материнской истерикой и всё на свете. Телефон пиликнул. Увидев в «шторке» сообщение от матери, которая только и умела, что доставать дочь даже из другого города, она смахнула его, даже не став читать до конца.
– Доброе утро! – крикнули снизу.
Лара чертыхнулась, чуть не выпустив ведро из рук. Встав коленями на подоконник, она взглянула вниз, прямо на усатое лицо. Лицо собралось в улыбчивые морщинки.
– Простите, я вас напугал? Я сосед ваш, Дмитрий Иваныч…
– Менделеев? – вырвалось у Лары.
Он расхохотался. Приятно так, звонко. Снял с головы потрепанную кепку с выцветшим логотипом телефонного оператора, вытер лоб и водрузил обратно.
– Петров! А вы, барышня?
– Лара. Лариса, но лучше Лара. – Она протянула руку, и дед крепко ее пожал.
– Добро! Будем дружить домами. Как вам наш райончик?
– Тихий, спокойный. – Ларе уже начинала надоедать болтовня старика, но нельзя же начинать жизнь в новом месте с грубости.
– Фонарь не мешает?
– Шторы куплю – не будет. А вот насекомые…
– Что «насекомые»? – Старик подался вперед.
– Слегка раздражают.
– Слышали легенду о космической матери?
Лара замерла. Так, понятно. Адепт плоской Земли и питания через чакры.
– Нет, – осторожно ответила она, готовясь в любой момент захлопнуть окно.
– Это ничего. – Дмитрий Иваныч хитро прищурился. – Никогда не поздно узнать. Держите яблочко, вкусное, с дачи. А-ля натурель! Не буду отвлекать тогда, до свидания!
Лара проводила его, насвистывающего «Время вперед», раздраженным взглядом и захлопнула окно. Ну, дед слегка с прибабахом, но кто сейчас нормален? Повертела насильно всунутое в руку яблоко. Вроде ничего. Даже со следами от червячков. Лара пожала плечами и откусила кусок.
Ночью Лара проснулась от липкого кошмара: как будто ее заворачивают в огромный кокон и она задыхается, задыхается, задыхается… Распахнув глаза, она невидяще вытаращилась в пустоту. Тело ее не слушалось. По соседней стене бегали какие-то лапчатые тени, шурша по обоям, по шкафу, который она всё еще не заполнила книгами. Тени злобно замерли, поняв, что за ними наблюдают. Моргнув налившимися свинцом веками, Лара перевела взгляд на окно, которое почему-то разрослось на всю стену, и поняла, что фонарь только загорелся. Световой прямоугольник выхватил одинокую фигуру, которая стояла, задрав голову и раскинув руки, словно приветствуя что-то неведомое, таящееся в кишащей, дергающейся тени. Фонарь моргнул и погас.
Утром Лара привычно уже смахнула с подоконника жучиные трупики, невольно слушая разговор двух бабулек, которые встретились на дорожке между супермаркетом и аптекой. Сначала, как полагается, поругали цены, правительство, невоспитанных детей, невоспитанных собак (и их невоспитанных хозяев), внуков, которые от гаджетов своих не отлипают, нет чтоб бабушке позвонить, потом перешли на местные, дворовые сплетни: кто с кем спит, кто что пьет, кто кого бьет.
– Погода хоть нынче радует, – сказала шепелявая старушка. Она больше всего негодовала, что