Меню оказалось… своеобразным.
— Для хозяина — томатный сок. Он хранится у нас в погребе, — Степан хрипло прошептал, указывая на массивную дверь, которая находилась в конце коридора. — Спуститесь, принесите бутылку. Ключ вот.
Я взял массивный старый ключ и толкнул дверь. Она отворилась с тихим скрипом, открывая узкую каменную лестницу, уходящую вглубь. Воздух стал густым и прохладным, пахнущим влажным камнем, пылью и чем-то еще — сладковатым и прелым, словно от старых гербариев.
Спустившись, я щелкнул выключателем. Под низким сводчатым потолком замигал тусклый свет, и я замер на ступеньке, осматриваясь.
Это было похоже на бункер, а не на погреб. Пространство оказалось огромным, уходящим в темноту дальше, чем хватало глаз. Стеллажи из темного дерева, похожие на те, что в кабинете, тянулись бесконечными рядами. Но на них стояло не только вино и банки с консервами.
Здесь было всё. Ящики с военными пайками времен, от которых уже и ветеранов не осталось. Рядом — советские банки с тушенкой, горохом, сгущенкой, сложенные в идеальные пирамиды. Дальше — запасы, которых хватило бы на небольшой отряд на месяц осады: мешки с крупами, сахар, соль.
Но пищевые запасы были лишь фоном. Промежутки между стеллажами были заставлены ящиками, сундуками и просто предметами, от которых глаз цеплялся в немом изумлении. Словно я попал в музей с плохой каталогизацией. В одном углу грудились старинные детские игрушки: фарфоровая кукла с треснувшим лицом и слишком живыми стеклянными глазами, деревянная лошадка-качалка, облупившаяся краска на которой осыпалась чешуйками. Рядом, ничуть не смущаясь соседства, лежала стопка пожелтевших карт в кожаных тубусах и пара старинных мушкетов со сбитыми прикладами.
На полках, между банками с соленьями, стояли артефакты, чье назначение я не мог понять: каменные фигурки с выпученными глазами, странные металлические устройства, похожие на секстанты, но с лишними стрелками, свернутый в рулон холст, на котором проступали контуры стертого изображения.
Я стоял среди этого немого хаоса, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это был не склад. Это было хранилище. Следы целой жизни, растянувшейся на десятилетия, а может, и века. Запасы, собранные четкой целью — пережить некую грядущую бурю. Или они уже переживали ее прямо сейчас, за толстыми стенами особняка, пока Москва гудела над нами своими буднями.
Мое задание вспомнилось мне лишь через минуту. Я отыскал полку с соками, взял первую попавшуюся бутылку томатного, даже не глядя на этикетку. Рука сама потянулась к ключу в кармане, будто желая поскорее запереть эту дверь, отделить упорядоченный мир сверху от этого застывшего во времени лабиринта странностей.
— Для мадам — тосты. Хлеб особый, бездрожжевой, слегка подрумяненный, — голос Степана прозвучал прямо над ухом, заставив меня вздрогнуть. Я даже не услышал, как он спустился.
— А для барышни Маруси — яичница-глазунья. На сливочном масле. И специальная ветчина. — Он открыл холодильник на кухне и достал вакуумную упаковку. Ветчина внутри была темно-багрового, почти черного цвета, испещренная прожилками. Вид, скажем прямо, на любителя.
Пока я расставлял тарелки и раскладывал приборы, у меня возникло стойкое ощущение, будто за мной кто-то пристально наблюдает. Спина заныла под невидимым взглядом. Я машинально обернулся. В столовой никого, кроме меня. В проеме двери в коридор — пусто. Лишь старые портреты на стенах смотрели в пространство стеклянными глазами. «Нервы, — отрезал я сам себе. — С новой работы всегда так. Отвык от чужих стен». Я отбросил эти мысли, как отмахивался когда-то от солдатской тревоги перед патрулем. Дисциплина начинается с головы.
Ровно в девять утра семья собралась в столовой. Владимир Сергеевич кивнул мне, оценивающе скользнув взглядом по униформе. Маргарита Павловна устроилась изящно, ее взгляд был теплым, но все тем же испытующим. Маруся вошла бесшумно, как призрак, и заняла свое место. Ее большие глаза на бледном личике внимательно разглядывали меня, а затем перевели взгляд на тарелку с яичницей и той самой ветчиной.
Я разлил сок, подал тосты. Все проходило в почти полной тишине, нарушаемой лишь звоном приборов. И тут я заметил странность. Маруся ела яичницу, но ветчину… она не трогала вилкой. Она оторвала маленький кусочек и… бросила его под стол. Послышался довольный, приглушенный хруст и быстрое сопение. Я встретился взглядом с Маргаритой Павловной. Она улыбнулась своей загадочной улыбкой.
— Не обращайте внимания, Геннадий Аркадьевич, — тихо сказала она. — У Маруси… свой питомец. Он скромный и не любит показываться на людях. Предпочитает трапезу в уединении.
Я кивнул, сохраняя невозмутимость лица, как при докладе командиру о непредвиденной обстановке. «Питомец. Ну да, конечно. У нас в части у одного сержанта так хорек в противогазной сумке жил…»
Разбирая позже посуду, я выглянул в окно. По гравийной дорожке шел Степан, вёл тачку с землёй. Вдруг он остановился, насторожился, глядя на пробежавшую через двор белку, и я мог бы поклясться, что он на мгновение непроизвольно присел, как бы готовясь к прыжку, и даже почесал за ухом ладонью — стремительно и по-собачьи. Он тут же огляделся, поймал мой взгляд в окно, сурово нахмурился и небрежностью потянулся к уху, изображая, что просто поправляет кепку.
«Нервы, Геннадий Аркадьевич». — снова сказал я себе, но уже без прежней уверенности.
Меня посетила мысль о том, что за этим… «питомцем» придется убирать, показалась мне логичным развитием событий. Вся эта история с ветчиной и хрустом под столом не давала покоя.
Вооружившись тряпкой и совком — для правдоподобности, если кто застанет, — я зашел в столовую. В доме стояла звенящая тишина. Я опустился на колени и приподнял тяжелую скатерть.
Под столом было пусто. Начисто. Ни крошек, ни капель, ни жирных следов от той самой багровой ветчины. Паркет, вернее, даже каменная плита под ним, была абсолютно чистой. Так не бывает. Даже самый воспитанный хорек или кошка оставили бы хоть малейший след, хоть запах. Здесь же не было ничего, кроме легкого запаха старого камня и воска для полировки.
«Может, все это мне показалось?» — мелькнула отчаянная мысль. Но нет. Я слишком четко слышал тот хруст и сопение. А загадочная улыбка Маргариты Павловны была уж точно не игрой воображения.
Я уже хотел было выбраться из-под стола, как вдруг почувствовал… холодок. Не сквозняк, а именно локальное пятно холода, прямо передо мной. Я протянул руку — и пальцы действительно погрузились в ледяную, невидимую сферу, диаметром с футбольный мяч.