Коллинз все еще вел юридическую войну с предприимчивым двойником Уильямом Б. Джонстоном: эта битва вполне могла способствовать бегству Эллен[335]. Проиграв первый раунд, он готовился весной подать апелляцию: на кону стояли сотни тысяч долларов (сегодня это были бы миллионы). Учитывая ставки, тратить силы и средства на поимку одной беглой рабыни, сколь бы дорога она ни была для семьи, просто глупо.
Вполне возможно, определенную роль в принятом решении могла сыграть Элиза, законная хозяйка Эллен. Позже Коллинз вспоминал: «Эллен с юности была самой верной и преданной из моих домашних слуг. Неудивительно, что семья была очень к ней привязана»[336]. За последнее время Элизе пришлось понять, что эта «домашняя слуга», которая так хорошо умела удовлетворять все потребности, оказалась совсем не такой, как казалось. Когда Элиза отказалась дать Эллен пропуск, та так горько разрыдалась, что хозяйка подавила внутренний голос и доверилась рабыне, бессовестно обманувшей ее.
И все же каковы бы ни были ее чувства и права, Элиза Коллинз не стала настаивать на законных действиях, которые мог бы предпринять от ее имени если не муж, то отец. Она не стала требовать обязательного возвращения единокровной сестры, находившейся у нее в рабстве. Так же поступил и хозяин Уильяма Айра Тейлор (по-видимому, советовался с Коллинзом). Тейлор был молод, чуть старше Уильяма. У него не было ни связей, ни капитала Коллинза. Выгода от поимки беглого раба для него была ничтожна, а потерять он мог многое. К тому же собирался жениться[337]. Подготовка к свадьбе стояла на первом месте.
Судьба Эллен могла стать известна и ее матери Марии. За бегство Уильяма и Эллен ей и другим родственникам пришлось бы заплатить, и Крафты это понимали[338]. Даже если никому из близких не грозило наказание или пытка, за ними стали бы пристально следить, лишили бы пропусков и любых привилегий.
Находясь в более 1500 километрах от близких, Эллен и Уильям страдали от неизвестности. Не имея возможности связаться с ними и не зная о планах хозяев, супруги, рискуя жизнью, продолжали выступать и бороться с системой, которая некогда поработила их.
Лекционное турне[339]
В 1849 году встречи пользовались огромной популярностью. Ораторы колесили по всей стране. Среди них были Ральф Уолдо Эмерсон с лекцией «Великие люди» и Генри Дэвид Торо с лекцией «Гражданское неповиновение». Сенатор от Массачусетса Дэниел Уэбстер рассказывал о конституционной истории. Все эти темы нашли отражение в истории беглецов из Джорджии, которые ездили по Новой Англии с собственными выступлениями, организованными Уильямом Уэллсом Брауном.
Крафтам повезло: их союз с Брауном не считался нормой. Гаррисоновские организаторы предпочитали отправлять чернокожих лекторов вместе с белыми (зачастую белые получали более высокое вознаграждение) – например, Фредерик Дуглас выступал с Уильямом Ллойдом Гаррисоном. Крафтам повезло и в другом отношении. Браун был не только прекрасным оратором, но еще и опытным журналистом, сборщиком пожертвований и советчиком, который по личному опыту прекрасно знал все плюсы, минусы и опасности аболиционистского пути.
Всего полгода назад в душный августовский день Брауна и двух других ораторов жестоко избили в городе Харвич, штат Массачусетс. Там была юная красавица Люси Стоун, однако ей удалось уцелеть: она потребовала джентльменской защиты у одного из нападавших. Люси умела постоять за себя в любой ситуации. Когда во время лекции кто-то засвистел, она мгновенно отреагировала: «Свистите, свистите, мой жирный друг, ибо это постыдный факт, заслуживающий освистания!» Слушатели расхохотались, а тот человек выскочил из зала[340]. Тем не менее вид Стоун, белой женщины, на одной сцене с Брауном выводил многих из себя. Браун не повез новых друзей ни в Харвич, ни в окрестности этого города. Кейп-Код они сознательно миновали.
Браун повез Крафтов в другой городок на побережье. Нью-Бедфорд, штат Массачусетс, был городом китобоев – и центром беглых рабов[341]. Они прибывали по-разному: в ящиках, замаскированные под квакеров, поездами, в бочках с надписью «сладкий картофель». Рассказывали даже об Изабель Уайт, девочке лет четырех-пяти, которая добралась до Севера в одиночку. Те, кого в рабстве разлучили, могли обрести друг друга, и многие решались осесть здесь. Нью-Бедфорд стал домом для большой цветной общины. Здесь жили индейцы и люди смешанного происхождения (в том числе предприниматель и активист Пол Кафф), а также множество чернокожих с Юга – в процентном отношении больше, чем в Нью-Йорке или Бостоне.
Браун испытывал личную привязанность к этому городу. В последние два года его дочери Джозефина и Кларисса десяти и тринадцати лет жили у той же супружеской пары, которая некогда приняла Фредерика Дугласа. Знаменитый кондитер Полли Джонсон, чьи творения «подслащивали» дело аболиционистов, и ее муж Натан отличались прогрессивными взглядами[342]. В этом доме пахло сладостями, пекли пышные бисквиты, нежные макаруны, готовили желе и засахаренные груши, варили лимонады. Девочки жили у супругов и учились в местных школах. (Браун сознательно отправил их из Бостона, где черные дети могли учиться лишь в одной школе.)
Кроме того, девочки не были свидетелями семейных скандалов: брак Брауна трещал по швам, хотя супруги мало времени проводили вместе. Он не рассказывал жене, куда отправил дочерей, вплоть до лета. Летом же девочки встретились с матерью и новой сестрой (надо сказать, Браун так и не признал ребенка своим)[343]. Для него приезд в Нью-Бедфорд и встреча с дочерями были сродни возвращению домой. Этот город прекрасно подходил для аболиционистского выступления по множеству причин.
Публика в тот вечер собралась прекрасная – способствовали действия Брауна: он заранее поделился информацией и подготовил афиши, обещавшие появление на сцене «белой рабыни»[344]. Он и раньше использовал этот прием, чтобы вызвать у белых слушателей одновременно сочувствие и страх. Афиши сделали свое дело, да еще и погода помогла. В разгар зимы, когда гавань замерзала, люди сидели по домам и радовались любому развлечению. Либерти-холл заполнился задолго до появления Крафтов, причем не только черными активистами и цветными, квакерами и другими сочувствующими беглецам. Пришли случайные люди, пожелавшие лично увидеть «белую рабыню». Когда Эллен под руку с Уильямом вышла на сцену, в зале раздались изумленные возгласы.
«Разве она могла быть рабыней?» – перешептывались зрители. А потом начались вопросы.
– Вас на Юге называли ниггером? – спросила одна дама.
– Да, – спокойно ответила Эллен, – и никак иначе. Они говорили, что я должна этим гордиться.
Вопросы сыпались и на Уильяма. Его спросили, что он сделал бы, если бы во время бегства его попытались схватить. В глазах Уильяма сверкнул огонь –