В караулке, за деревянным столом, под дребезжащим светом одинокой лампы всё шло по протоколу. Высокий развернул перед ним толстый журнал, провёл пальцем по строкам, остановился.
— Распишись и палец прокатай. Подтверждаешь, что освобождён, претензий нет.
Вектор взял перо, изучил страницу, поставил подпись, макнул палец в губку и поставил рядом отпечаток.
— Вот и всё, караванщик — произнёс без эмоций. — Удачи на дорогах.
Коренастый распахнул дверь.
Вулканис встречал пустыми улицами. Фонари бросали рваные тени на камень, воздух ещё хранил ночной холод. Вектор шагнул вперёд, но едва пересёк порог, как ночная тишина взорвалась движением. Рывок. Жёсткие пальцы стиснули плечи, сдавили запястья. Быстро, чётко, без суеты. Грубая ткань легла на рот, заглушая любые звуки. Затем мешок — резкий толчок, мир утонул в темноте.
Охранники внутри не подняли глаз. Высокий методично вытирал пятнами заляпанный стол, словно ни о чём не знал. Коренастый у двери лишь тяжело вздохнул, пока глухие шаги растворялись в ночи, утаскивая бывшего задержанного.
Запись в журнале осталась — аккуратный почерк подтверждал: "Освобождён. Час до рассвета. Дата, подпись, палец."
Сознание возвращалось толчками, словно его вытягивали из вязкой, чёрной бездны, каждый рывок пробуждения сопровождался вспышкой боли и мутной волной тошноты. Первая осознанная мысль — воняет.
Зловоние висело в воздухе плотной, удушающей пеленой, оседая на языке, заполняя лёгкие разъедающей смесью гнили, тухлой воды, разложения и химической вони, от которой щипало глаза. Каждый вдох казался пыткой, каждый выдох — облегчением, которое длилось лишь мгновение.
Полумрак, тусклый жёлтый свет коптящих горелок едва пробивался сквозь плотные испарения, превращая помещение в вязкий кошмар. По стенам метались тени, плясавшие в такт движущимся механизмам — ржавым, скрежещущим, судорожно дёргающимся, словно старый организм, готовый окончательно сдаться.
Звякнула цепь, короткая, надёжно закреплённая в стене на массивном, заросшем ржавчиной крюке, конец был прикован к лодыжке.
Огромное, низкое помещение с бетонными стенами, покрытыми тёмными потёками, выглядело так, будто само гнило изнутри. Пол был влажным, липким, усеянным мутными лужами, в которых отражались маслянистые разводы.
По краям зала возвышались огромные металлические резервуары, заполненные густой, мутной жижей, в которой что-то медленно бурлило. Над ними, скрипя шестернями, вращались древние механизмы очистки — длинные металлические скребки, лениво перебирающие плотную массу отходов, утаскивая её в другие отсеки.
Время от времени механизм заедало, и тогда фигуры в замызганной одежде, едва различимые в полумраке, подходили с длинными баграми, с усилием подталкивая застрявший мусор.
А когда из тени к нему шагнули несколько человек, картина сложилась окончательно.
Первый — массивный, широкоплечий, с телом, испещрённым старыми шрамами и наколками. Опытный взгляд без труда прочитал бы на нём карту прошлых ошибок, переделанных историй и решений, за которые пришлось платить. Грубое лицо с тяжёлым подбородком, нависшая бровь, маленькие, бесстрастные глаза, в которых не отражалось ничего, кроме привычки к этой работе.
Рабочий комбинезон давно утратил цвет, ткань покрывалась старыми бурыми пятнами. Ботинки выглядели такими же тяжёлыми, как и он сам.
Второй был его полной противоположностью — худой, жилистый, словно выжатый досуха. Ввалившиеся глаза блестели нездоровым светом, губы нервно дёргались, будто он жевал что-то невидимое. Вздутые вены, протянувшиеся под кожей синими прожилками, напоминали корни, проросшие вглубь.
Одежда висела мешком, а на шее, под грязной тканью, угадывались следы старых уколов.
— Вставай — голос первого звучал низко, тяжело, безразлично, с той железной ноткой, к которой люди привыкают в местах, где приказ — закон.
Вектор не сдвинулся, лишь исподлобья посмотрел на них.
— Я сказал, вставай — повторил громила, наклонившись ниже.
— Сложно — ровно ответил Илья, поддёргивая цепь.
Тот фыркнул, ухватился за ворот и резко дёрнул вверх, вынуждая подняться.
— Теперь лучше — буркнул он, давая слабину.
Худой усмехнулся, развернул сложенные листы и небрежно протянул.
— Поздравляю, дружище, ты устроился на работу! — сиплый голос с еле заметной картавостью прозвучал с издёвкой.
Вектор даже не посмотрел на бумаги.
— Ой, не пыжься, тут все сначала понтуются — фыркнул торчок. — Держи, читай, если умеешь.
Вектор поймал себя на мысли, которая неожиданно показалась ему забавной. Он не испытывал страха, чувства злости или желания сорваться. Внутри не было паники или гнева — только холодное, отстранённое спокойствие. Неосознанное, не было решением, просто вдруг проявилось, словно всегда жило где-то глубоко внутри, как защитный механизм, о котором он раньше не догадывался.
Месяц назад в подобной ситуации Илья бы запаниковал, а сейчас ничего этого не было. Только ясность. Прямо сейчас не убивают — значит, всё в порядке.
Сопротивляться бессмысленно, пока нет шанса. Доказывать тоже — это ничего не изменит. Значит, остаётся ждать, наблюдать, запоминать.
— Так и запишем: полный пансион — с ухмылкой протянул худой, переворачивая бумаги. — Жильё, еда, работа…
— …и ноль шансов выбраться? — без эмоций закончил за него Вектор, медленно поднимая взгляд.
Здоровяк наклонился ближе, ухмыляясь, в голосе прозвучало почти дружелюбное наставление:
— Да ладно тебе, один тут и на мели. Правила простые, малой. Никто никого за горло не держит. Халтура тяжёлая, открутишь срок — свободен. Тут не хапуга, не в кандалы же берём.
— Должность-то какая! — хохотнул торчок, потрясая документами. — "Техник стоков". Это ж элита нашего общества!
— Фильтры драть, трубы разбирать, насосы латать — здоровяк хмыкнул, будто про обычные дела толковал. — А если не фартанёт, будешь багром дерьмо тягать, чтоб система не встала.
— Да не парься! Всё по закону. Сам руку поставишь, сам согласишься.
— А если не подпишу?
Торчок усмехнулся, поднял три костлявых пальца.
— Тогда у нас три варианта.
Первый вытянулся вверх.
— Голод. Просто посидим, подождём, пока сам к нам попросишься.
Второй последовал за ним.
— Боль. Классика жанра, но работает. Этот шарит.
Третий палец вздрогнул, прежде чем остаться вытянутым.
— Ну и резервуар.
Он склонился ближе, добавил:
— В курсе, что в этих баках плещется? Поплавать хочешь?
Здоровяк, стоявший рядом, только сложил руки на груди.
— Тебе решать, караванщик.
Они оба смотрели на Вектора, выжидая.
Удар в бок вырвал воздух из лёгких, рёбра сжались, мышцы скрутило в судороге ещё до того, как мозг успел понять, что произошло. Следом пришла новая волна боли — размашистый кулак в скулу, тяжёлый, отработанный, без излишней жестокости.
Голова дёрнулась в сторону, по губе потекла горячая струя, рот наполнился терпким привкусом крови. Перед глазами не потемнело — не собирались вырубать, просто напомнили, кто здесь главный.
— Медленно думаешь, караванщик — лениво протянул здоровяк. Голос даже не звучал злым — скорее, усталым, будто объяснял одно и то же каждому новенькому.
Худой раздражённо дёрнул бумагами, фыркнул, сунул