МЕСТО ПРОВЕДЕНИЯ: музей искусств «Метрополитен».
Время: 12:00–20:00.
Не пропустите главное культурное событие осени!»
2
Я стою как вкопанная, будто этот текст слишком уж сложен для моего восприятия. Олив начинает нетерпеливо дергать меня за руку и хныкать.
– Подожди, – бросаю я ей строго. Этого хватит ненадолго, но сейчас она замолкает.
Сантино Рамос.
«Метрополитен»… один из крупнейших художественных музеев мира, расположенный в Нью-Йорке…
Еще раз пробегаю глазами текст, наверное, со стороны выглядя очень странно, так прижавшись к столбу.
Да нет, не может быть.
Какая-то ошибка.
Наверняка речь идет о каком-то другом Сантино Рамосе, который проезжает в арт-туре со своими работами через Нью-Йорк. Мало, что ли, людей с таким именем?
Тем не менее, не могу не проверить.
Когда поднимаемся к квартире, впервые отдаю Олив всю коробку с конфетами. Столько сладкого не самый кайф ребенку, но зато она на какое-то время гарантированно оставит меня в покое. Очевидно, что в свой обеденный перерыв я проведу время не за обедом.
Тут же открываю поисковик, не успев снять уличную одежду, и вбиваю: «художник Сантино Рамос Нью-Йорк Метрополитен».
Прямо вот так, без запятых, просто вываливаю все, что успела запомнить, и, нервно покусывая губу, клацаю интер.
То, что это не ошибка, понимаю сразу же, едва Википедия выдает о нем краткую информацию вместе с фото.
Нет. Это он.
Я бегло прочитываю несколько статей, посвященных ему и его работам. Его называют новой жемчужиной гиперреализма, пророчат большое будущее. Судя по всему, он стал знаменитым художником, и странно, что я о нем не слышала.
Хотя не странно. Художник это не актер, если не интересоваться этой сферой, то просто так на слуху оказаться не так просто.
Бегло проглядываю фото с его картинами – он определенно отточил навык намного лучше с того момента, как мы виделись последний раз. Теперь его работы сложно отличить от фотографий. Впрочем, кратко ознакомившись с тем, что это за направление такое – гиперреализм, понимаю, что так и должно быть, ничего удивительного.
Во мне борются противоречивые чувства.
С одной стороны, я, несомненно, рада за него. Разве это не то, чего я ему желала? Он смог пробиться, смог, как и хотел, зарабатывать на жизнь тем, что ему нравится, и, кажется, жизнь его удалась.
С другой стороны, я немного вроде даже как злюсь. Мы не могли быть вместе, потому что у него не было денег переехать, а у меня возможности остаться (без подводных камней). Теперь, кажется, деньги у него есть, но найти он меня что-то не спешит.
Хотя что за детские мысли?
Прошло три года. Он за это время мог уже если не жениться (такой информации я в гугле не нашла, хотя там в принципе написано, что Сантино скрывает свою личную жизнь), то найти девушку уж точно. Не можем же мы вечно быть преданы отношениям, которым так и не нашлось места в наших жизнях?
Но логичные доводы почему-то не умаляют моей злости.
Абсурдно чувствую себя преданной. Я тут все эти годы растила его дочь, смешивая учебу, работу и материнство, так и не нашла парня, потому что никак не могу изгнать ни одним ритуалом чувства к нему, и горюю оттого, что так вот сложилась судьба и обстоятельства не дали нам быть вместе.
А он, понимаешь ли, в это время разворачивается не на шутку, его работы получают популярность, а он – признание и деньги, но при этом он уже благополучно забывает обо мне, о чувствах, и вообще всех и вся, что могло быть. Неоправданная, но имеющая место быть обида клокочет во мне.
– Ма… – канючит Олив, начав шуметь уже пустой коробкой, – ма-ма-ма…
– Тихо! – прикрикиваю на нее, – мама занята, поиграй пока.
Весь ее рот измазан в шоколаде, как и ее пальцы. Гляжу на диван – часть его тоже покрыта этой гадостью, потому что Олив поспешила помацать грязными руками все, что только можно.
Вздыхаю. Да, отличная из меня мамаша.
Приходится вымыть ей руки, потом оттереть диван. Когда заканчиваю, надо уже вернуться к работе.
14 октября. Тогда состоится его выставка в Нью-Йорке.
Бегло открываю календарик в ноуте – чуть меньше чем через неделю.
Естественно, эти мысли не выходят у меня из головы, и вечером я уже набираю номер Кэти. Подруга внимательно слушает меня, после чего разражается огромной эмоциональной воинственной тирадой, главная и единственная мысль которой – что я должна пойти на эту выставку и поговорить с ним.
– Кэти, – закатываю я глаза, расстелившись на диване, – о чем мне с ним говорить? Получится такая же идиотская ситуация, как тогда.
– Не такая же, – фыркает подруга, – сейчас у вас вообще-то общий ребенок, если ты там случайно не забыла. И мне кажется, настал подходящий момент, чтобы ему об этом сообщить.
– Кэтс…
– Послушай-ка меня, – напирает подруга, не на шутку взбудоражившись, – ты мне что говорила? Почему не можешь рассказать ему о ребенке?
Опять закатываю глаза, но она этого не видит. Мы на обычном звонке, а не на фейс-тайме.
– Потому что это ничего не изменит, обстоятельства, бла-бла, – протягиваю я.
– Именно. Теперь у него есть деньги, и он сам, черт возьми, приезжает в Нью-Йорк. Вроде уже не бедный маленький мальчик, у которого нет никаких вариантов.
– Прошло уже три года, Кэт, – напоминаю я.
– Да хоть тридцать три! Никто же не заставляет вас опять сходиться, Анжи! Но он должен знать, что у него есть ребенок. Помогать ему, в конце концов. Да и вообще, знаешь, Олив не помешает отец, пусть и воскресный. Думаю, он сможет ей оплатить нормальный детсад и частный лицей, когда понадобится.
– Не нужны мне его деньги.
– Тебе, может, и нет, – язвит подруга, – а вот Оливии они нужны, и не надо решать за нее, обрубая своей гордостью девчонке будущее. Ты просто обязана…
– Кэти…
– Просто обязана! – перебивает она меня, повысив голос, – пойти туда и сказать о том, что у него есть дочь! Просто должна поставить его перед фактом. Все твои прежние отговорки – бам! – уже негодны. Рамос должен знать, что ты родила от него ребенка, и никаких «НО», ты поняла меня?
– Я тебе не школьница, – напускаю возмущенный вид, – сама разберусь.
– Нет, не разберешься, – заявляет она воинственно, – Анжи, тут не над чем думать. Идешь и говоришь ему, не строя из себя черт знает что.
Я молчу какое-то время, после чего говорю:
– Ага, а если