Почему — эта? Разве у нее была еще какая-то? Разве Варе есть с чем сравнивать?
Есть...
Нет... или все-таки есть?
— Отец, — голос в голове выдал новое слово для воспоминаний.
Отец...
Нет, отчим. Глаза серые, холодные, как у рыбы, равнодушные. Варе всегда казалось, что они сделаны из стекла, такие же пустые и безжизненные, когда отчим смотрел на девочку. Прическа уложена волосок к волоску, пробор настолько идеален, словно его проводили по линейке. И он постоянно поучал ее тихим, от того более противным голосом. Ставил посреди комнаты и заводил свою шарманку, нудно рассказывая, как должны вести себя воспитанные дети.
Отчим...
Прическа... волосок к волоску...
Нет, вихры встрепаны и терпко пахнут табаком...
Отчим... никогда не курил...
Табак...
Отец. Папа. Папочка!
...Высокий, с широкими смуглыми плечами и сильными от работы в саду руками, пальцы немного заскорузлы и в мозолях. На нем одеты лишь рабочие темно-синие штаны да почти растерзанные ботинки, которым только и оставалось, что отправится на дачу для грязных работ.
Отец щекотал маленькую Варьку в летнем голубом сарафанчике, а та со смехом отбивалась:
— Папа, цалапаисься...!
— Ах ты, маленькая "цалапаисься"! — задорно передразнил отец и подхватив девочку на руки, с громким уханьем подбросил вверх. Варя завизжала больше от удовольствия, чем от страха. На ее вопли из дома выбежала мама, стройная, красивая, в светлом платье в красный горошек и косынкой на темных волосах, собранных сзади в узел. Она прислонила ко лбу ладонь козырьком, щурясь на солнце, и заругалась на мужа:
— Игорь! Игорь, немедленно опусти ребенка вниз!
Муж ее не слушал, веселясь вместе с дочерью.
— У-у-ух ты! — и еще раз подбросил вверх, — У-у-ух ты! — и поймал кричащую от восторга Варьку.
— Игорь... !!
Откуда-то издалека чужой женский голос произнес следующее слово:
— Мать.
Мать?
Мама! Мамочка, мамуля.
Она всегда рядом, всегда поможет, подхватит, похвалит и ... и да, поругает. Варя улыбнулась уголками губ.
Варя тогда разбила вазу. Любимую, мамину, из дорогого богемского стекла. Потянулась за конфетами в серванте, неудачно дернула локтем и вот уже красивая ваза так же красиво летит на пол. Мама, услышав звон бьющегося стекла, грозно застыла в дверях, — в домашнем фланелевом брючном костюме, поверх которого надет кухонный фартук, светлые волосы уложены легкими локонами...
Светлые...
Нет, темные...
Темно-каштановые...
И не распущены, а косой до пояса.
Золотистой косой...
Нет, темно — каштановой...
...Мама подняла ревущую Варю на руки и с укором в голосе успокаивала:
— Маленькая моя, ну что ты! Тихо, тихо! Ц-ц-ц...Ничего страшного. Мы пришьем твоему медвежонку лапу обратно, и он будет как новенький! А ты в следующий раз...
Варя уткнулась в мамино плечо и, всхлипывая и икая, сквозь слезы смотрела на темные волосы, заплетенные в толстенную косу.
Чужой голос продолжал поднимать воспоминания:
— Боль!
— Мама, больно! Больно!! Мама!
Варька схватилась за живот и ревела навзрыд. Дикая оглушающая боль и ужасающая круговерть перед глазами. Проломленная крыша кабины и россыпь осколков лобового стекла, оторванная от мощного удара водительская дверь валялась чуть в стороне. В зияющем проеме Варя видела огромную машину, которая лежала на дороге на боку, а в ее развороченных железных внутренностях — чуть подергивающиеся ноги водителя. Мама, сидящая рядом не отвечала, закрыв глаза, она скрючилась и привалилась к автомобильной двери, странно вывернутая правая рука лежала левом плече, из-под пальцев ручьем бежала густая кровь. Папа навалился на руль, из его спины торчала большая кривая железяка.
И запах. Сладкий, вкусный и запретный. Одуряющий, сводящий с ума, почему-то заставляющий изламываться руки и ноги. Девочку вдруг согнуло на сидении в три погибели и она страшно прокричала-прорычала, в ее начинающей изменятся нижней челюсти медленно вырастали небольшие, но острые клыки.
— Мама!!! — Варя обезумела от страха. Полуслепыми от слез глазами смотрела на свои стремительно покрывающиеся густой черной шерстью ладошки, — МАМА!
Женщина очнулась и невидящим взглядом окинула развороченную кабину.
— Мама! — звала ее, не переставая, Варя. Она прижимала руки к животу, там было нестерпимо больно и очень мокро, девочка очень -очень боялась посмотреть туда вниз, — Мама, больно!!
Мама словно не слышала. Казалось, что она даже не понимает, что произошло. Она коснулась руками лица, удивленно посмотрела на свои окровавленные пальцы и только потом повернула голову на крик дочери. По ее лицу струйкой текла кровь со лба, щека сильно рассечена. Взгляд ее мигом прояснился, мама забормотала что-то невнятное, неловко держа раненную руку на весу, и полезла в сумочку, которая каким-то невероятным образом осталась лежать у нее на коленях. Открыла молнию, достала кошелек. С ее губ то срывались утешения Варе, то стоны, то злобные проклятия и ругань.
-Сейчас, сейчас... потерпи немного... Вот же суки, твари!! Выживу — убью...! Сейчас, моя маленькая, мама все сделает... Да твою ж мать!!... Скоты, мрази...!! Варюш, потерпи чуть-чуть...
Наконец, она умудрилась одной рукой открыть кошелек и вытащить из него маленькую фигурку из полупрозрачного желтого искристого камня...
...
Елизавета уже давно ушла,