Степан вспомнил, как дивился в городе Воронеже на богатства купца Харлама Матвеича. А тут пришла пора догадаться: у русского государя – все те купцы за пазухой. И у него одних купцов тех – с три Донских Войска числом. Пожелает – добром попросит купцов пособить. Восхочет – и силой возьмёт любой товар купецкий.
…снова, счётом в лес, потянулись русские хоругви.
Рёв, и топот, и конское ржанье, и скрипы повозок, и шум человеческих голосов – всё давно уже обратилось в единое будто бы варево, залившее степь.
…Кривой, не слишком щурясь на пыль, строгий, сосредоточенный, обернулся к Разину и коротко, безо всякого выражения, сказал:
– Русь.
Задержал на Разине взгляд. Зрячий глаз его смотрел сухо. Другой же, покрытый плёнкой, словно бы пробил слепоту и видел лучше первого.
– Русь, – ответил Степан.
…пройдя в одном из запорожских полков все посполитные малороссийские украйны наискось до самого Русского воеводства и града Львова, 30 сентября Степан Тимофеев сын Разин, 25 лет от роду, под Солёным городком встретил ангела.
…казаки, конными, пошли атакой на ляшский лагерь.
Грохот стоял такой, будто, ломая стволы и тысячи сучьев, бросился огромный лес крушить великие скалы.
Встречный пушечный и оружейный огонь разносил казаков так, что иной раз конь скакал дальше, имея лишь половину седока, другая же половина разлеталась кровавым киселём.
Угодивший в конскую грудь заряд переворачивал коня и обрушивал животное на всадника, ломая ему сорок костей разом.
Казаки, в неистовстве атаки, теряли, не замечая, свои, срезанные жуткими осколками конечности, и в миг, когда уже надо было наносить первый сабельный удар, – возносилась вверх срезанная до локтя рука.
Другой же долетал к ляхам с огромной, посреди груди, дырою, куда можно было бы просунуть руку.
…несясь сквозь чёрную, сизую, белую гарь, сквозь пороховой смрад, сквозь тугую рыжую пыль, Степан в какой-то миг различил ляшских пушкарей в рукавицах, и, позади них, с криво раскрытыми ртами, иезуитов и ксендзов. Воплями своими они будто пытались сбить катящуюся в бурой пене казачью лавину.
Ядра пролетали то с визгом, то со свистом, то с воем – и на слух Разин сумел бы различить, какое ядро, из какой пушки выплюнуто, – но не сейчас, не сейчас.
Первые всадники уже достигли пушкарей, крутясь на конях, и рубя с невозможною частотой вкруг себя всё живое. Но здесь в брешь меж пушками вылетели ляшские гусары – пики с красными древками и орлиные крылья за спиною.
Голосили, подавая сигналы, трубы гусарской хоругви.
Раздались жуткие удары лобовой сшибки.
Степан увидел, как оказавшийся позади гусара Боба попытался достать его саблей – но лишь срезал крыло, и перья взметнулись вверх.
В тех перьях Степан явственно разглядел небесного посланца.
Ангел запутался в драных повязках, мешавших ему лететь. Бьющиеся вхолостую крылья его выглядели не белыми, а сизыми, грязными. Он был взъерошен и напуган, как овца, оказавшаяся посреди человечьей свары и огня.
Одна нога его была в сандалии, другая же – боса, и, уворачиваясь той ногою от вознесённой сабли, он утерял равновесие – и закрутился, будто угодил в стремительный небесный водоворот.
В тот самый миг пушечным ядром выбило из седла скакавшего немногим впереди Степана казака. Часть его разодранного, разметавшего кишки и оскалившего рёбра туловища с ураганной силой ударила Степана.
Удар тот снёс его с коня, спасая тем самым ему жизнь, – оттого что следующее ядро угодило в морду его вороного, вырвав конскую голову, как свёклу.
…Степан очнулся – и увидел полные кровью и грязью ноздри чужой лошади. Страдальческие глаза животного смотрели с тем выраженьем, словно бы лошадь кричала. Зубы её – среди которых несколько оказалось выбито и сколото – были оскалены.
Степан рванулся, и – без толку.
Оглядевшись, понял, что лежит в глубокой, должно быть, получившейся от разрыва яме.
В яму натекло, как с трёх коней, крови – и сам он был кровав донельзя: будто угодил в болотную жижу.
Лошадиная туша с распущенными во все стороны кишками придавила его до самого пупка.
Поднял руку – с неё густо, пахуче текло.
Другая рука тоже оказалась цела.
…никак не мог найти никакого оружия.
Нащупал ножны – они были пусты: сабля вылетела, когда его сшибло с коня.
Шапки на нём не было. Все волосы свалялись в крови.
…темнело.
Сшибка, завершившись, разлетелась в разные стороны.
Неподалёку, как огромная птица, потерявшая птенца, кричала раненая кобыла.
Было неясно, кто вырвался вперёд, – казаки, иль ляхи, и в чьих тылах он остался. Или ж, как и было до се, лежал он меж своих и чужих.
…ещё раз спробовал выбраться из-под туши – но лишь раскачал тошнотворную свою лужу.
Лапая жижу вкруг себя, снова поискал хоть какое-то оружие.
Еле вытянул пистоль из-за пояса – но колесцо его оказалось сломано, а из дула лило.
Имелся сапожный нож, но до сапога было не дотянуться.
…ухватил что-то позади себя – и потянул за скользящий железный стебель. …то был гусарский, в металлических бородавках, шлем – капалин, с извалявшимся в крови пером на макушке. Степан держал его за нащёчник.
…совсем близко раздались человеческие вскрики.
– Собака!.. – гаркнул обнаружённый ляхом запорожец – и тут же, проткнутый мечом, засипел.
Хапнув воздуха, Степан вдавил тело своё как можно глубже в кровавую жижу, одновременно натягивая на себя гусарский шлем. Больно ткнулся теменем во что-то неразборчивое, густо потекло по ушам и в рот. …оказалось, что полшлема занимала расколотая гусарская голова – должно быть, выстрел угодил ляху в самое лицо или в затылок.
Срыгнув то, что успел хлебнуть, Степан наскоро вытряс волосатые сломки костей с мозговой кашей, и вкрутил голову словно бы в осклизлую чашу.
На глаза натекала чужая кровь.
Он поднял голову на шум – и, ничего не видя, услыхал:
– Жиешь, вачьпане? (Пан, жив? – пол.)
Степан нарочито застонал, спешно отираясь – и благодаря Бога, что в походе, как и многие запорожцы, сбрил бороду.
С русской стороны раздался выстрел.
– Курва! – выругался лях, и спрятался за конский круп. – Естэщь цалы, вачьпане? (Цел, пан? – пол.) – снова окликнул он.
– Живы, нех вас дьябли вэзмом! До мне! (Жив, чёрт вас раздери! Ко мне! – пол.) – прорычал Степан.
Лях высунулся, оглядывая его. В руках у него был мушкет.
– Почёнгний тушэ на щебе, натыхмяст! (Тяни на себя тушу, не медля! – пол.) – яростно велел Степан, гадая, заметил ли уже лях, что на нём нет лат, а вместо них – изварзанный в кровавой грязи кафтан.
Лях исчез, подзывая кого-то:
– До