Аналогичная ситуация была у великолукских дворян, детей боярских и верстанных казаков, только 1 из 393 был вооружен саадаком и саблей. Доспехи имели только 6 помещиков[103].
Согласно десятне 1634 г. по Дмитрову, Волоколамску и Рузе, т. е. западных станов, действовавших против поляков, почти все дворяне были вооружены пищалями и саблями. Только один имел саадак и саблю[104].
Дворяне и дети боярские юго-западных станов, т. е. сталкивавшиеся и с поляками и с татарами, в подавляющем большинстве (87 %) являлись на службу с огнестрельным оружием. Саадаки и сабли имели 10 %, остальные имели саблю, топор или рогатину[105].
Вооружение огнестрельным оружием поместной конницы, оборонявшей южные рубежи, шло медленнее, чем дворян и детей боярских, действовавших на западе. В регионах, прилегавших к юго-восточным границам, имели дело с отсталыми в военном отношении кочевниками, поэтому продолжали использовать луки. Даже в 1649 г. среди дворян Старорязанского стана и близлежащих к нему 62 % имели саадак и саблю, с огненным боем выходили 38 %[106]. Интересно отметить, что в то время как с огнестрельным оружием выходила только треть дворян, среди их боевых холопов таковым были оснащены две трети[107].
Путивльские десятни 1626 г. свидетельствуют, что «о сохранении традиции, действовавшей еще в XVI столетии, когда более «честный» и состоятельный сын боярский выезжал на службу с более статусным оружием – «саадаком» (набором вооружения конного лучника), а пищаль, как оружие более низкого социального статуса, вручал своему холопу»[108].
Таким образом, правительство Русского царства до Смуты смогло значительно увеличить огневую мощь армии – нарастив количество стрелецкой пехоты, усилив осадную и полевую артиллерию. Также удалось убедить дворян и детей боярских, по крайней мере, северо-западных и западных служилых городов, вооружиться огнестрельным оружием.
Попытки реформ армии в течение смуты
В ходе Смуты армия оказалась недостаточно эффективной и не смогла отстоять независимость страны. С целью восстановления боеспособности армии правительство Василия Шуйского прибегло к найму зарубежных военных профессионалов. Однако создать наемную армию из-за внутренних проблем, прежде всего экономического и финансового характера, не удалось.
Тем не менее, по мнению В.В. Пенского: «На смену прежнему неспешному, постепенному «вживлению» в старую военную организацию технических и иных новинок был запущен в действие механизм «ползучей» «вестернизации» вооруженных сил Российского государства, которая в конечном итоге привела к серьезнейшим переменам в организации и структуре русской армии, способах ведения войны и пр.»[109]
По предположению В.В. Пенского, начало военных преобразований в России было связано с деятельностью Лжедмитрия I. Находившийся под сильным впечатлением от европейской культуры и перемен, которые произошли в военном деле в Европе в XVI в., самозванец неоднократно «…укорял бояр и князей за их невежество, необразованность и нежелание учиться новому…»[110].
Лжедмитрий, немедленно после занятия трона, начал подготовку к войне с Крымом и Турцией. По свидетельству иностранцев, самозванец приказал изготовить значительное число пушек, а также регулярно проводить артиллерийские учения.
Фактически, желая увеличить огневую мощь русской армии и ее способность противостоять коннице степняков, Лжедмитрий шел по пути, уже проложенному русским правительством в конце XVI – начале XVII в.
Реальные преобразования начались только в правление Василия Шуйского. Новый царь, не пользовавшийся всенародной популярностью, столкнулся с постоянно увеличивавшимся количеством мятежей и бунтов. Дети боярские ряда регионов не шли к нему на службу. Восстание Ивана Болотникова было подавлено с трудом. Вступление на русскую территорию Лжедмитрия II вновь поставило правительство Василия Шуйского на край гибели. Вследствие этого Василий Шуйский прибег не только к сбору даточных людей с «земли», но и найму крупного наемного отряда при помощи шведского короля Карла IX[111].
С помощью шведов планировали справиться с польско-литовскими гусарами, против таранного удара которых не могли устоять ни татарские и московские всадники, ни шведские или имперские рейтары. В своих записках ротмистр Н. Мархоцкий, участник русской Смуты, неоднократно подчеркивал не только впечатление, которое производил на противника только один вид гусар, атаковавших с копьями наперевес, но и их беспомощность против той же пехоты в сомкнутых боевых порядках, после того, как они лишились своих копий. Описывая бой под Болховом в 1608 г. между отрядом гетмана Рожинского и русскими войсками, Мархоцкий повествовал, что опрокинутые атакой легких хоругвей превосходившие поляков числом дети боярские, «… завидев их (гусар) копья, не решались обернуться и бежали все дальше…»[112].
Пехота также имела мало шансов сдержать в открытом поле атаку польско-литовской кавалерии. По оценке историка Р. Фроста, «…мушкетеры и пикинеры были, несмотря ни на что, уязвимы для конницы, атакующей с длинным копьем и саблей наголо. Дистанция эффективного мушкетного огня была слишком мала, чтобы мушкетеры могли сделать один или два залпа, прежде чем кавалерия, атакующая галопом, врубалась в пехоту. Польско-литовская конница атаковала волнами, и даже если первый залп мушкетеров оказывался эффективным, останавливая атаку первой волны, последующие линии успевали нанести удар прежде, чем пехота успевала перестроиться для производства нового залпа. Контрмарш как средство поддержания непрерывной пальбы, когда отстрелявшаяся шеренга пехоты уходила в тыл для перезарядки ружей, был эффективен против малоподвижной пехоты или же кавалерии, применявшей караколе – маневр, который был основным для западноевропейской кавалерии того времени… не обеспечивал защиты против гусар…»[113].
Противник, опрокинутый стремительной атакой гусар, добивался легкой конницей, которая не только участвовала в полевых боях и сражениях, но и успешно несла разведывательную и охранную службу и опустошала вражескую территорию своими рейдами[114].
Для «сбора с немецкими людьми» выехал в Новгород ближний родственник царя князь М.В. Скопин-Шуйский. Несмотря на свой юный возраст – всего 21 год, он успел отличиться в качестве полководца в боях с войсками И. Пашкова и Лжепетра. Летом 1608 г. он становится воеводой Большого полка[115].
В ходе переговоров в ноябре 1608 г. воевода Скопин-Шуйский заключил предварительный договор о найме 5-тысячного отряда с графом Й.Ф. Мансфельдом, возглавлявшим тогда шведские войска в Лифляндии[116].
28 февраля 1609 был заключен Выборгский договор о предоставлении правительству царя Василия шведской военной помощи в обмен на уступку г. Корелы с уездом, а также ратификации российской стороной Тявзинского мира[117].
В марте 1609 г. подразделения шведского корпуса, под командованием генерал-лейтенанта графа Якоба Понтуса Делагарди, начали прибывать в Россию. Корпус, численностью 5000 воинов, был укомплектован наемниками образцовой для того времени армии Европы, армии нового типа. Кроме шведов и финнов среди наемников были