Посмеиваясь – не поймешь, шутит или говорит всерьез, – она пошла.
– Не валяй дурака, Христя! – словно бы пугаясь чего-то, крикнул Манзырев.
Она обернулась:
– Ты сиди-посиживай и молчи в тряпочку. – Помедлив, добавила: – Лови рыбку, когда клюет, не поймаешь – уплывет.
Когда остались вдвоем, Дмитрий Давыдович спросил:
– О чем она, о какой рыбке?
– Кто ее знает! Шалая…
Но от Дмитрия Давыдовича не укрылось, что Манзырев ушел от ответа. И это было неприятно.
– Продолжим наш разговор, – сказал он, хотя и почувствовал, что продолжать его почему-то не хочется.
– Что разговаривать-то? Мое дело – подчиняться. Сказано – сделано. Так что будьте спокойны.
Дмитрий Давыдович подумал, что Манзырев говорит не совсем то, но возражать не стал. Вид у председателя был угрюмо-решительный, верилось – сделает. А это, наверное, и есть главное…
Приоткрытая створка окна распахнулась, в кабинет втек горячий, пахнущий пылью воздух. Закрывая створку, Манзырев выглянул на улицу.
– Кажись, тучка собирается…
Дмитрий Давыдович тоже подошел к окну. Из-за ломаной линии гор ползли облака, налитые густой синевой. Солнце, клонясь к закату, подкрашивало их тревожным красным светом. Воздух опять был недвижим.
Вышли на улицу. Вороного у забора не было.
– Неужели увела?
– Увела. Она такая, – хмуро отозвался Манзырев. – Зараза – не приведи бог!
Двор у Христи был просторный, наполовину заросший густой полынью. За ветхим забором виднелся огород с аккуратными грядками. Христя их, кажется, поджидала. Выскочила на крыльцо, повела рукой, приглашая в дом:
– Милости прошу, дорогие гостечки!
– Ты чего же это делаешь-то? – стал выговаривать ей Манзырев злым голосом. – Ты почему дурость на себя напускаешь?
– Не напускаю я на себя дурость. Она у меня природная. Воронок под сараем. Расседлан, сыт, напоен. Проходите.
Некрашеный пол в доме был чисто вымыт и застлан травой. За день трава успела подсохнуть, от нее исходил слабый дух свежего сена. Христя засуетилась, собирая на стол.
– Не надо, – попросил ее Дмитрий Давыдович.
– Так у нас не бывает… – Она сбегала на огород, принесла огурцов, нарезала на тарелку: – Закусь – лучше не придумаешь.
Снова убежала куда-то. Манзырев сидел пасмурный, носком ичига шевелил траву, словно что-то в ней разыскивая. В отдалении громыхнул гром, раскатистый звук его будто разбудил старый тополь за окном. Листья его встрепенулись, затрепетали.
– Будет дождь, – бесцветным голосом сказал Манзырев.
– Будет, Михаил Семенович, – отозвалась Христя, быстро входя в дом. – Гроза надвигается. А тебя, кажись, твой Андрюха разыскивает.
– Так я, может, пойду? – спросил Манзырев у Дмитрия Давыдовича.
– Я долго сидеть не могу. Подожди… Вместе пойдем.
– Ты, Михаил, шагай. Гроза же, мало ли что.
– Гроза… – Манзырев поднялся, глянул на Дмитрия Давыдовича, кажется, ждал, что тот остановит его.
Но Дмитрий Давыдович промолчал, и Манзырев нерешительно двинулся к выходу, сделал знак Христе, чтобы шла за ним.
Через минуту она вернулась. Глаза ее весело взблескивали, губы кривились от сдержанного смеха.
– Знаешь, где будем чаевничать? Под навесом. Помоги стол вынести.
– Зачем все это? Мне ехать пора.
– Успеешь. Если дождик пойдет, под навесом будет хорошо. – Она взялась за крышку стола, приказала: – Шевелись… Привык небось на готовенькое.
Тучи завалили почти все небо. Порывы ветра становились чаще, но они не в силах были унести духоту. Воздух под навесом был застойный, с привкусом полыни. Духота угнетала Дмитрия Давыдовича. С ленивой вялостью он думал, что делает сейчас не то и не так. Все его путаные желания тоже не то. Их следовало отбросить… Кто меряет поступки других жесткой мерой, к себе самому не должен применять другую. Но, думая так, он не ощущал в себе решимости что-то изменить.
А Христя все бегала от стола под навесом в дом, стучала тарелками, что-то крошила, солила и без умолку говорила. Наконец, отступив от стола на шаг, она окинула его взглядом, по-цыгански щелкнула пальцами.
– Все. Э нет, не все. – Побежала в огород, нарвала цветов, поставила их в трехлитровую стеклянную банку. – Теперь все. Садись. – Шлепнула себя по лбу: – Вот дуреха, самое главное-то и забыла.
Она принесла из дома бутылку водки, поставила перед ним – распоряжайся. А сама хитровато-испытующе поглядывает, словно говорит: знаю, что откажешься, – ну и отказывайся, а я послушаю, как будешь это делать. Вилкой он обколотил сургучную головку бутылки, перевернул ее и ударом кулака по дну выбил пробку.
– Ой ты! Молодец. Не думала, что у тебя есть такие способности.
– Почему?
– Ты же весь такой чистенький, оглаженный…
Странно, но эти слова его почему-то задели.
– Неряшливость, любую, терпеть не могу. И ты забываешь, что я фронтовик. Повидал кое-что.
– Ну-ну, не заводись… И не побрезгуй вдовьим вином.
– За что выпьем?
– Чтобы дожди шли вовремя, – она посмотрела на небо, – чтобы земля была зеленой, а люди счастливыми.
Веселость сбежала с ее лица. Она задумчиво покачала в руках стакан, водка болталась в нем с тихим плеском, и, казалось, она вникает в едва слышные звуки. Только сейчас он заметил, что к белой коже ее лица почти не пристал загар. Разогретая хлопотами о столе, с росинками пота на неприметных бровях, она выглядела сейчас девчонкой, нянчащей свою нелегкую девичью думу или переживающей незаслуженную обиду.
– За это стоит выпить, – сказал и притронулся своим стаканом к ее стакану.
В небе загрохотало. Будто над головой прокатилась огромная железная бочка, набитая тяжелыми камнями. Во дворе закрутился ветер, разлохматил кусты полыни, по земле – шлеп, шлеп – застучали крупные капли дождя, там, где они падали, расплывались темные пятнышки, и пыльные дорожки, стены дома разом стали крапчатыми.
– Господи, до чего я люблю летний дождь! – Христя вскочила, вытянула из-под навеса руки, ловя дождинки и вытирая мокрыми ладонями лицо. – А ты любишь дождь?
– Кто же его не любит… если вовремя идет.
Усмехаясь, она села к столу, подвинула тарелку с огурцами:
– Ты ешь, не стесняйся. А вот редька молодая со сметаной.
– Скажите, Христина, вы почему отправили Михаила Семеновича?
– Догадался? Какой умненький! Не люблю, когда мужик пыжится, как баба, которая рожать собралась.
– Вы напрасно так сделали.
– Что ты выкаешь? Говоришь так и будто забор меж нами ставишь. Попросту, по-нашему можешь? У тебя хорошее имя – Митя. Что с того, что ты большой начальник, – будь временами и Митей.
Дождь вдруг хлынул так, что разом померк свет и опал задавленный им ветер. Струи секли землю. На ней разом образовались пенистые лужи. Мутная вода в них кипела и взметывала брызги. Сумрак прорезали зеленые всполохи молний.
Христя навалилась грудью на стол, подаваясь лицом к нему, негромко спросила:
– Ты знаешь, кто я? Я – ведьма.
Отблеск молний пал