— Но, любимая…
— Я слабая женщина, — продолжила она едва слышно, — и в своей слабости очень зависима от тебя, от твоей семьи. Если ты хочешь, чтобы я ничего не боялась рядом с тобой, не боялась за наше будущее…
— Папа, что случилось? — Злата, похоже, не очень понимая, о чем спорят отец с Беллой, все-таки решилась войти. Лица взрослых тут же приобрели неестественно приветливый вид. Впрочем, едва Белла увидела, что девочка, как обычно, снимает все подряд на свою камеру, мгновенно перестала улыбаться:
— Дорогая, ты же знаешь, я терпеть не могу камеру!
Пожар
Перед объективом камеры Златы в расфокусе бушевал огонь. Поначалу было совершенно непонятно, что именно она снимает, — камин в усадьбе? Костер в походе? Но гул от пламени, пожалуй, был несколько сильнее, чем мог бы быть при подобных обстоятельствах. Вот автоматический фокус подстроился, и стало ясно — горит, точнее догорает, пекарня ее отца.
Девочка, которая до этого момента, видимо, еще как-то держалась, не до конца осознавая происходящее, начала всхлипывать за кадром. Один тяжелый вздох, другой — и вот уже она рыдает, и изображение дрожит, камера периодически утыкается в землю. Злата роняет ее, и бездушная штуковина снимает, как в вечерней темноте носятся туда-сюда пожарные: закончили поливать все вокруг белой пеной из шланга, пожарный с пепелища закричал «Нашел!», и еще три человека рванули к нему.
Время как будто растягивается, кажется, что в номере гостиницы, где сидит Борис, запахло горелым. Но это иллюзия, вызванная неподдельностью видеозаписи, роликом в Сети, на котором разыгрывается настоящее человеческое горе.
Борис смотрит бесстрастно, его сердце стучит чуть быстрее, но это азарт. Он уже догадался, что произошло.
Пожарные выносят с пепелища черные тела мертвецов. Противно визжат спецсигналы скорой помощи и полиции. Белла что-то кричит и захлебывается слезами, какие-то люди оттаскивают ее от трупов мужа и его двоих детей. Кажется, кроме них, в пожаре погиб кто-то еще.
Злата и хочет подъехать поближе, посмотреть, кого вынесли из пекарни, и страшно, и горло сдавливает, и руки не слушаются, не дают подкатить кресло поближе.
К ногам Златы присаживается на корточки Валюшка, напарница приветливой Оли, что угощала девочку пирожками.
— Не смотри, не смотри туда, моя хорошая, — говорит Валя Злате. — Она загораживает собой жуткое зрелище на пепелище. — Все будет хорошо, — врет Валюшка девочке. — Все будет хорошо…
— Там Оля была, Олина смена?
— Оля, Оля… — И тут уже и Валюшка не может удержаться. Она обнимает Злату, и становится слышно, что она плачет. — Там не только Оля была, моя хорошая, там и… — Слова никак не выходят.
— Там папа был, я знаю, — тихо-тихо говорит Злата, — и Гера с моей Таней там…
* * *
Борис закрыл ноутбук, сорвал с головы рыжий парик, встал с гостиничной кровати и подошел к окну. Ему были чужды зависимости вроде алкоголя или наркотиков, но иногда хорошие сигареты помогали думать. Он открыл пачку Captain Black и затянулся первый раз за последние три месяца. Кот перестал жевать ветчину с пиццы и уставился на хозяина.
— Ты думаешь о том же, о чем и я? — обратился к нему Борис.
Но кот, конечно, не ответил.
— Лично я думаю, ты знаешь, что подобных совпадений не бывает. Сначала Белла вынудила мужа застраховать бизнес, здание пекарни, себя и детей, а потом случилось именно то, что предусмотрено страховкой. Ну да… Ну да… А что она там говорила? Что в ее жизни уже была подобная трагедия? Точно, она упоминала, что ее предыдущий муж погиб. А теперь новый. Вместе с детьми.
Кот молча умывал морду после жирного сыра, в котором извозился, вытаскивая из пиццы любимую ветчину.
Борис анализировал дневники Златы. Портрет Беллы, который складывался в голове, будоражил его все больше и больше.
Кто он сам — мечтатель, перфекционист? Он обожает вид крови, вид смерти, он даже резал сам… Животных. Но не людей. Он хочет оставаться в безопасности, не любит споров и ссор, не любит, когда применяют силу и выясняют отношения. Поэтому он творит — его картины страшные, жуткие, способные, вероятно, довести до инфаркта. Но это картины, арт-объекты. Он не убивает. А перед ним на нечетких кадрах, снятых тайком девчонкой-инвалидом, явно предстал настоящий, а не поддельный, как он сам… Творец Смерти.
Не какой-то там Мементо Мори. А сама Мори в женском обличии: красивая, жестокая, беспощадная, следующая своим интересам, глубоко плевавшая на такие понятия, как семья, любовь, материнство, слабость, человеческое горе… Она, не задумываясь или, наоборот, очень холодно и тщательно все продумав, решалась на поступки, на которые у Бориса никогда не хватало… смелости? Но всегда, надо признаться, хотелось что-то подобное совершить.
Бориса будоражила мысль: Белла была живой женщиной, у которой есть дом где-то здесь, недалеко. Она красиво говорит, у нее мягкий, бархатистый голос, нежные волосы, тонкие черты лица. Но она не такая, как все. Она такая, как он. И даже лучше.
Но знает об этом, вероятно, только Борис. Он нашел ее, он почувствовал ее, словно она была ему родной. Обладание ее тайной возбуждало.
— Интересно, почему эта девочка, Злата, не сгорела вместе с другими? Не верю, что это случайность. Впрочем, думаю, вряд ли страховка за ее жизнь была столь же выгодной. Если вообще была. Но в любом случае, зачем Злата Белле? Пусть бы лежала себе с другими родственниками… на кладбище. — Борис разговаривал с котом, потому что мысли переполняли его и нужно было их проговорить. Хотя бы некоторые.
Кот вылизывался.
Борис на быстрой промотке пересмотрел ролик с пожаром.
— А она умна, эта Белла. Видео старое, ему примерно год. Если она до сих пор на свободе, значит, не смогли ей ничего предъявить по поводу этого пожара. Уж страховые компании обычно из кожи вот лезут, когда им грозят какие-то существенные выплаты. Думаю, что и в этом случае все десять раз проверили, прежде чем она получила компенсации. Да и расследование наверняка было — все-таки несколько человек погибли. Раз не смогли посадить, значит, все чисто сделано с этим пожаром. Или у нее свои люди в местной полиции. Впрочем, одно другому не мешает.
Словно поддерживая ход мыслей хозяина, кот поднял левую заднюю лапу и замер, словно спрашивая разрешения приступить к вылизыванию самого главного органа.
— Да вылизывай ты что хочешь! Но,