16 мая 1867 г.
Вот вам, любезнейший Иван Сергеич, окончательное издание этих довольно ничтожных стихов, уже, вероятно, сообщенных вам Ю. Ф. Самариным.
Не смейтесь над этою ребячески-отеческою заботливостью рифмотворца об окончательном округлении своего пустозвонного безделья.
Сегодня писать к вам не буду. Вам теперь не до писем. Живые впечатления о петербургском угощении вам уже переданы очевидцами. Сами гости налицо. Желаем и надеемся, чтобы Москва превзошла нас – по крайней мере она их физически отогреет от здешней стужи. – Я все еще без ног. Буду писать к вам с Ваней, который, кончив экзамены, отправляется к вам в Москву. Вас и жену вашу обнимаю.
Тчв
Аксакову И. С., 20 мая 1867
И. С. АКСАКОВУ 20 мая 1867 г. Петербург
Петербург. Суббота. 20 мая
Вы, конечно, любезнейший Иван Сер<геич>, прочли уже манифест польск<ой> эмиграции из П<а>р<и>жа против Славянс<кого> съезда в Москве. – Мне казалось бы совершенно своевременным воспользоваться этим случаем, чтобы очень просто, но очень положительно, в кругу представителей всего славянства, заявить наше отношение к польскому вопросу… а именно, высказать нечто подходящее к следующему.
Есть польское племя – и польская история, т. е. та история, которая не только держала под спудом это племя, но всячески насиловала и искажала и наконец довела поляков до их настоящего безобразного абсурда, и тут несколькими резкими чертами определить рельефно это положение, логически вытекающее из всего его прошедшего: выставить, какую роль в данную минуту разыгрывают поляки везде, где только они ни сталкиваются с славянским делом, в Турции, в Австрии, в Западной Европе в лице эмиграции – и у себя дома в отношении к русским, живущим вне русского крова.
С этою Польшею никогда и никакого примирения быть не может и не будет – не потому только, что она полнейшее отрицание России, но что она точно такое же отрицание всего славянства, что мы теперь на опыте видим. Польскому же племени мы готовы сочувствовать, как всем прочим племенам славянским, лишь бы они высвободились из-под своей антиславянской истории. Все это, знаю, было тысячу раз высказано, но не мешает повторить то же самое и при теперешней оказии – и громко повторить во общее всеуслышание, что Россия для примирения своего с поляками не ждет и не требует, чтобы они сделались русскими, а чтобы они сделались славянами – чтобы славянская Польша окончательно заменила латинскую. – Конечно, желательно было бы, чтобы подобное заявление перед лицом представителей всего славянства подкреплено было тут же их гласным, единодушным и мотивированным одобрением. – Подумайте об этом, Иван Сергеич, поговорите с Ю. Ф. Самариным и кн. Черкасским. Мне кажется, такого рода profession de foi [29] была бы своевременна. Это бы несколько озадачило Запад, да и на польскую партию могло бы подействовать разлагательно.
Весь ваш
Ф. Тчв
Аксакову И. С., 23 августа 1867
И. С. АКСАКОВУ 23 августа 1867 г. Петербург
С.‑ Петербург. 23 августа 1867
«Москва» ваша страшно утруждает наше бедное Главное управление. Вот уже второе заседание обуревается ею, и все еще не могли прийти ни к какому заключению – отложено до следующего. В самом составе Главн<ого> упр<авления> нет положительной против вас враждебности. Их только огорчает ваша чрезмерная резкость. – Враждебность свыше. – Я, по возвращении сюда, наговорил им самых горьких истин, а именно, что они, по несостоятельности, делаются орудием партии, не принадлежа к ней, что они лишают себя всякого нравственного авторитета своим хотя и непреднамеренным, но явным лицеприятием – со всем этим они почти что соглашаются. – Но что же делать? Так приказано.
Однако же мне кажется, любезнейший Иван Сергеич, что, помимо всех этих дрязг, следовало бы серьезно обдумать вопрос о существовании «Москвы», при данных условиях – было бы весьма грустно даже и временное ее запрещение. Подумайте только о том, как это отзовется за границею, между славянами, не говоря уже о вреде в самой России. Избегнуть же этой крайности – чистосердечно говоря – можно и без больших уступок… Не стесняясь нисколько в обсуждении общих вопросов, следовало бы только – когда дело идет о какой-нибудь правительственной мере – понизить, хоть полутоном, личную полемику. Эта-то резкость личной полемики всего более и смущает их, – а скажите по совести, сто́ит ли из-за этого, хотя и очень приятного, самоудовлетворения жертвовать сущностию дела?
Вопрос о предварительном разрешении полициею касательно открытия подписок в газетах был внесен в Комитет министров, но князь Гагарин весьма справедливо заметил, что это дело может только быть решено законодательным порядком и потому подлежит обсуждению Государств<енного> совета.
Посольство Фуада-паши в Ливадию ограничилось разменом пошлостей, а данный ему орден – вопреки мнению князя Горчакова – не что иное, как рутинная обрядность, имеющая значение только в том смысле, что подобная несообразность доказывает, как мало понимают современное настроение или как мало дорожат им.
Я здесь, могу сказать, в ежечасном ожидании известий об Анне – и эта проволочка, хотя, вероятно, и очень объяснимая, еще тревожнее становится в отсутствии. Большое будет для меня облегчение, когда вы меня известите, в какой день мне следует приехать к вам в Москву для крестин. – Что вы знаете о вашей матушке? – Пока простите, любезнейший Иван Серг<еич>. Обнимите за меня Анну.
Ф. Т.
Аксакову И. С., 2 октября 1867
И. С. АКСАКОВУ 2 октября 1867 г. Петербург
Петербург. 2 октября <18>67
Ваша превосходная передовая статья от 30 сент<ября> № 141 принята была здесь с большим сочувствием и признательностию…Еще раз я имел случай убедиться, какое значение приобрело у нас слово печати, разумно-честной печати, особливо в правительственных сферах. Его еще не всегда слушаются, но всегда слушают… Касательно нашей декларации по восточному вопросу. Мы рассчитываем на безусловное согласие Пруссии и Италии. Французское правительство также соглашается приступить к ней, но просит некоторых изменений в редакции, которые будут приняты, если они не изменяют, не ослабляют смысла и значения. В противном же случае мы предъявим наше решение отдельно, от своего имени – и это было бы самое лучшее. Потому что согласие в словах все-таки не поведет к существенному согласию на деле.
Все это дипломатические дрязги. Вопрос не в них – весь вопрос теперь заключается вот