Машенька неловко уткнулась в Клавино плечо.
– Пойдем, дочка, – по-матерински попросила и погладила по голове. – Рази я тебя не понимаю? – продолжала чуть слышно говорить гостья. – Мамки нет, подсказать некому.
Маша заплакала.
– Вот и поплачь, – ласково разрешила ей Клава. – Поплачь-поплачь. С мужиком-то рази поплачешь? Давай, дочка. Давай. Где у тебя одежа? – легко подтолкнула она всхлипывающую Машеньку. – Давай. Оденемся. Умоемся. Давай-давай.
Маша, как загипнотизированная, послушно открыла шкаф, вытянув на ощупь то, что Клава просторечно называла «одежей». Пока собиралась, Клавдия собрала постельное белье, сложила диван, шугнула кошку, подбадривая Машеньку своим волшебным «давай-давай».
– Бумаги-то твои где?
Под бумагами Клавдия, видимо, понимала бюллетень и паспорт. Не сразу сообразив, что та имеет в виду, Маша снова открыла шкаф, засунула руку под стопку постельного белья и достала то, что требовалось. Клава тут же протянула руку и переложила документы в свою сумку.
Когда Машенька была полностью готова, она развернула ее к себе, достаточно бесцеремонно протерла ей глаза и с хитринкой во взгляде произнесла:
– Ну вот. А говорила, не пойдешь… Пойдешь, дочка, как миленькая.
Всю дорогу Клавдия держала безвольную руку Маши в своей, потом приступом брала регистратуру и, цепко ухватившись за рукав подопечной, тащила ее по многолюдным больничным коридорам. На прием к гинекологу она ворвалась вместе с Машенькой, а потом уселась на кушетке, тактично потупив взор.
Ошеломленная медсестра встала на защиту прав пациентки и строго спросила:
– Вы кто ей, женщина?
– Мать я ей, – нашлась Клава, а потом добавила: – Крестная.
– Ну раз крестная, – отметила гинеколог, – то тогда в коридор. Здесь вам не церковь.
– Нельзя мне в коридор, – отказалась выйти Клавдия и сделала доктору страшные глаза.
Почуяв неладное, гинеколог на удивление быстро согласилась, а потом, прочитав на больничном листке фамилию Соболева, начала распекать пропавшую пациентку.
– Ругайте-ругайте, – поддержала ее Клава и подмигнула медсестре. – Молодые – глупые. Замуж выйдут и думают: все, дело сделано. Ладно, узнали. А то ведь думаем, и правда болеет. А она, видишь ли, идти боится.
– У психиатра были? – неожиданно спросила доктор, внимательно глядя на пациентку Соболеву.
– Кто? – напугалась Клава. – Я?
– Она, – прошипела медсестра и перевела взгляд на отрешенную Машеньку.
– Это зачем еще? – насторожилась Клавдия и пересела на стул к врачу поближе. – Вы уж, доктор, ее простите. Молодая, глупая. Деревенская ведь она. В город только недавно приехала, ничё не знат, ничё не понимат.
– Что вы мне рассказываете?! – осекла ее гинеколог. – Соболева у нас по участку за железнодорожным депо числится. Вот, смотрите.
– Числится, – легко согласилась с официальной информацией Клава и жалобно попросила: – Вы уж закройте ей больничный-то, а то ведь уволят девку за прогулы.
– Вы понимаете, – отказалась нарушить правила доктор, – это подсудное дело. Мне и так ее больничный лист придется закрывать задним числом, потому что два месяца на больничном пациент быть не может без уважительной причины. Положено: из больницы выписалась – приди в поликлинику, продли или закрой. А она у вас где два месяца была?
– Дома, – ответила за Машеньку Клавдия, но надежды уломать врачиху не оставила и скривилась так, словно собиралась заплакать. – Вы уж войдите в наше положение, – завела она уже знакомую песнь. – Я ж говорю: молодая, глупая…
– Я это уже слышала, – устало отмахнулась от назойливой тетки гинеколог и предложила пациентке пройти за ширму.
– Иди, дочка, – скорбно обратилась к Машеньке Клава. – Иди, не бойся.
Услышав это «иди, не бойся», доктор вытаращила на новоиспеченную крестную мать глаза и в недоумении покачала головой, не переставая удивляться визитерам.
Пока гинеколог осматривала нарушительницу порядка, Клава попробовала пойти другим путем:
– Женщина, – обратилась она к медсестре. – Может, договоримся? Чай, все люди.
Медсестра оказалась не лыком шита и быстро поставила посетительницу на место:
– Ты давай мне зубы не заговаривай. Где-то девка шлялась, а мы за нее голову под суд?
При звуке последнего слова Клавдия осеклась и поджала губы.
– С кем не бывает, – только и проронила она, покосившись на ширму, сквозь белую ткань которой рогаткой проглядывали очертания Машиных ног.
План с треском провалился. Больничный закрыли задним числом, сопроводив данную процедуру неприятными комментариями.
– Ничего, – успокоила саму себя Клава и потащила Машу в контору, где той после недолгих увещеваний выдали трудовую книжку с записью об увольнении по несимпатичной статье 47 КЗоТа, пункт «Е» – «в случае прогула без уважительных причин». – Слава богу, отмучились, – философски отметила Клавдия и тут же поинтересовалась: – Куда теперь? Домой?
– Домой, – выдохнула утомленная долгими разговорами и нареканиями Маша и сама взяла «крестную мать» за руку.
«Может, сама дойдет?» – понадеялась Клавдия, но рисковать не стала и довела подопечную до квартиры. Дождалась, пока та откроет дверь, вручила ей добытые в неравном бою документы и отправилась восвояси. Совесть ее теперь была чиста.
Оставшись дома одна, Машенька, не раздеваясь, прилегла на диван и глухо засмеялась. То, чего она так долго боялась, свершилось: она была свободна. Теперь Марфа Соболева существовала в миру как отдельная, автономная единица, не подвластная ни поликлиникам, ни конторам, сама по себе. Можно больше не прятаться и смело в окно смотреть: даже если и увидят, ну и что? Имею право. Хочу на одной ножке попрыгаю, хочу песню спою, хочу в шкаф спрячусь и буду там сидеть – пусть ищут. «Никого не касается!» – ликовала Маша и скользила взглядом по потолку быстро-быстро, пока голова не закружилась.
Закрыла глаза, вытянулась и замерла, сложив на груди свои тоненькие стрекозьи лапки. Первым воспротивился Машенькиной неподвижности Абрикос, с урканьем вспрыгнул на диван и, мурлыча, свернулся калачиком на хозяйкиной груди.
«Не вставай, Маша. Лежи, Маша», – мерещилось ей в кошачьем урчании. «Не буду вставать!» – дала она себе слово и тут же почувствовала, что не сдержит своего обещания, потому что невидимая сила влилась в ее тщедушное тело и наполнила неизведанной ранее энергией. Лежать стало неудобно, хотелось движения. Тогда Машенька аккуратно приподнялась, прижимая к груди кота, неловко ерзая, передвинулась к краю дивана и встала на ноги; Абрикос недовольно мяукнул. «Тихо!» – приказала ему хозяйка и, не отпуская животное, медленно закружилась, задрав голову к потолку. Коту это не понравилось: он вырвался и лихорадочно начал умываться, застревая розовым шершавым языком в черной шерсти. А Маша продолжала свое кружение, медленно продвигаясь в сторону двери. Потом не удержала равновесии, ударилась плечом об косяк и остановилась.
– Голова кружится, – сообщила она коту и встала в дверном проеме, упершись руками в косяки. – Разденусь пойду. Жарко.
«Еще бы не жарко!» – мог бы ответить ей Абрикос, если бы умел разговаривать.