— Влюбляюсь? — фыркнул я и отмахнулся рукой, будто отгоняя надоедливую мошкару. — Это стратегия, Николай. Чистой воды расчет. Контроль. Она — живой ключ к твоей драгоценной регентше, к доброй половине Имперского Совета. Ее гнев — всего лишь рычаг, который я намерен использовать. Инструмент в большой игре. — Но даже в моих ушах эти слова прозвучали гладко, слишком отполировано, как дешевая подделка под мудрость. Слишком пафосная декларация…
— Инструмент — парировал Призрак… Его голос обрел стальные нотки. — Который ты с явным удовольствием целуешь в губы, рискуя жизнью. Уж это-то я разглядел отлично!
Я резко махнул рукой, отрезая тему.
— Хватит о ветреных женщинах! Ты же докучал мне вопросами о природе настоящей власти? Так слушай же, раз уж ты здесь! — я вскочил с кровати, почувствовав под ногами прохладу мраморного пола. Зашагал по комнате, не глядя на Призрака, ощущая под кожей тяжесть тысячелетий, давление бесчисленных решений и горький привкус опыта.
— Государь… Николай — начал я, увеличивая темп ходьбы, добавляя в голос глубину и металл. — Это не золотая безделушка на голове. Не мантия. Это тот, в чьей ладони дрожит сама Жизнь. Его боятся. Или обожают. Но страх — вот надежнейший фундамент трона!
Что до народной любви, то она капризна, как летний ветер. Она иссякнет при первой же оплошности. Растает, как дым.
Страх же вечен. Пока дышит угроза, пока ощутима мощь карающей десницы. Государя никто не осудит за жестокость, если она — меч, занесенный над хаосом во имя порядка. Сила без любви — дыба для народа!
Но презрение и гибель — вот удел слабого, уронившего этот меч, допустившего смуту. Заруби себе на носу: лучше держать страх на поводке, не обнажая клинка без нужды. Но! — я резко остановился, повернувшись к полупрозрачному Николаю, мой взгляд впился в его туманные зрачки. — Если уж взялся за нож, то руби раз и навсегда! Руби так, чтобы стоны жертв заглушали любые мысли о бунте на десятилетия! Чтобы никто, слышишь, никто не смел и головы поднять! И никогда не посягай на жен или имущество своих подданных без крайней, смертельной нужды. Это сеет не просто ненависть. Это рождает лютую, всепожирающую жажду мести, которая свергнет любого титана.
Власть, Николай, — это вечный танец льва и лисицы. Голая сила и изощренная хитрость. И всегда будь готов сбросить шкуру, стать змеей, если нужно тихо заползти в самое ухо врага и пустить ему в кровь сладкий яд.
Николай слушал, завороженный. Его призрачные глаза стали огромными, почти невидимое лицо исказилось смесью трепета и нездорового любопытства. Макиавелли, пропущенный через жернова опыта Царя Соломона, звучал… убедительно до мурашек. Зловеще. Но неоспоримо.
— И все же… а любовь? — выдохнул он наконец, и его голос прозвучал по-мальчишески неуверенно, даже потерянно на фоне только что услышанного.
— Любовь? — я усмехнулся. В моих глазах не было ни капли тепла. — Иногда полезный инструмент. Как лесть. Как золото. Но никогда, слышишь, никогда не ставь ее выше ответственности. Выше трона. Выше Империи. Империя, Николай, — вот твоя единственная, вечная и истинная возлюбленная. Ей одной ты должен страсть. Ей одной — верность до гроба.
Я резко кивнул на толстый учебник истории, безмятежно лежащий на столе.
— Теперь иди. Поработай над ухаживаниями за своей будущей госпожой. Ванная свободна. И тишина — твой лучший друг сейчас.
Призрак, все еще потрясенный, медленно кивнул. Его форма колебалась, как дым на ветру. Беззвучно он поплыл в сторону ванной комнаты, унося с собой книгу, словно драгоценный, но страшный трофей. В воздухе повис тяжелый осадок непроизнесенных вопросов и холодной, безжалостной Истины Власти.
Дождавшись ухода Николая, я приоткрылвходную дверь ровно настолько, чтобы высунуть голову. В сумраке коридора, как мрачный монумент, маячила знакомая исполинская тень Рыльского. Рядом с ним,вытянувшись по струнке,стояли два гвардейца. Их мундиры сверкали стерильной чистотой. Они держали в рукахначищенные до зеркального блеска карабины.Чуть поодаль расположилась пара арканистов. Их ауры, напряженные до звона, сканировали пространство вокругневидимыми щупальцами магии, выискивая малейшую угрозу.
— Лев Павлович! — бросил я бодро, с наигранной небрежностью откинув прядь рыжих волос со лба. — Зайдите на минуточку. Срочное дело возникло. Чайку горяченького попьем, обсудим.
Рыльский вошел неохотно, как медведь в капкан. Его массивная фигура на мгновение затмила свет от камина. Я быстро захлопнул дверь, громко защелкнув внутренний засов. Звук прозвучал как приговор в короткой тишине.
— Ваше высочество? — голос капитана прозвучал низко и глухо, будто был напитан вечной подозрительностью вперемешку с инеем. Он не сдвинулся с места: стоял в двух шагах от меня, как вкопанный.
— Этой ночью — начал я без предисловий, смотря ему прямо в глаза. — Мне необходимо прогуляться. Инкогнито. Вы обеспечите мне железное алиби. Скажете всем, включая Ольгу Павловну, что я блаженно почивал как младенец под твоим личным, неусыпным присмотром всю эту прекрасную ночь. Слово в слово.
Рыльский побледнел так, что шрамы на его лице выступили резче. Потом кровь хлынула к щекам, окрасив их в багровый цвет праведной ярости.
— Вы ЗНАЕТЕ… — зашипел он, сжимая челюсти так, что хрустнули кости. — Какой нагоняй я схлопотал от Ольги Павловны из-за того идиотского покушения⁈ Она чуть не спалила меня живьем на месте! Глазами выжигала! А если вас шандарахнут где-нибудь в трущобах⁈ Я…
Я резко поднял руку, ладошкой вперед, останавливая этот поток аргументов. Затем шагнул на полшага ближе, сократив дистанцию до опасной. Я даже не моргнул.
— А теперь представь себе, Лев Павлович… — произнес я тихо, но с железной интонацией, чеканя каждый слог. — Что будет, если ваша дражайшая Ольга Павловна вдруг узнает подлинную историю крымского вояжа? Всю. Без купюр. Об Анне? О ее маленьком смертельном спектакле? О Глебе? О его… внезапном увольнении со службы? И о твоей несколько… запоздалой реакции в том злополучном зале? Представил?
Он застыл. Казалось, навсегда… Даже дышать перестал. В широко открытых глазах мелькнул чистый, животный ужас, смешанный с осознанием полного краха. Видимо, он увидел эту картину очень ярко.
— Такими темпами. — прохрипел капитан. — Меня уж точно обезглавят раньше, чем эта информация до нее дойдет!