Девчонка действовала на Яра как камень, брошенный в едва успокоившиеся воды пруда – во все стороны разбегались круги, и трудно было понять, чем бешенство отличается от странной, неправильной тяги, центр которой пульсировал в паху.
Девчонка – или, вернее, весь этот ворох чувств – Яра пугала, так что поджилки тряслись.
Яр понимал, что девчонка эта не про него. Что она младше, и что она дочь его друга, в конце концов… Понимал, что, несмотря на все свои ужимки, Яна, скорее всего, и близко не представляет, о чём думает Яр, глядя на неё.
Яр боялся самого себя, когда они оставались наедине.
Только всё это не меняло ничего. Ярослав всё равно её хотел. До звона в яйцах. Так, как не хотел раньше никого.
– За грибами сегодня пойдём? – спросила Янка, останавливаясь в шаге от Яра и снова открывая свой красный, очерченный мягкими пухлыми губами рот, чтобы зевнуть. Яр на секунду выпал из реальности, разглядывая его и невольно представляя, как эти губы смыкаются вокруг него.
Яр мотнул головой. «Надо запретить таким как она открывать рот, – подумал он. – Вообще запретить зевать до восемнадцати лет».
– Мне понравилось вчера, – Янка наконец закрыла рот и теперь смотрела на Яра, широко открыв глаза.
– Дров надо наколоть, – буркнул Яр и отвернулся, чтобы уйти к чёртовой бабушке, подальше от неё.
Уйти далеко он не успел. Сделал только шаг, когда почувствовал тёплые пальчики на своей руке.
Яр дёрнулся было, но пальцы держали неожиданно крепко, так что пришлось развернуться – и чуть не столкнулся лбами с рванувшимся вслед за ним Янкой.
В глазах Журавлёвой, оказавшихся настолько близко, что захватывало дух, плескалась обида:
– Я с тобой хочу!
Никогда ещё Яр не чувствовал такой неуверенности, такой растерянности и полной дезориентации в пространстве. Этому голосу было невозможно возражать. Эти требовательные нотки – вперемешку с детской ещё обидой – лишали любой возможности сопротивляться, оставляя только одну возможность – злиться на себя. Яр стоял, молча глядя в светлые, какие-то даже прозрачные, как дымчатый оникс с тёмными прожилками, глаза, и не знал, что сказать, хотя сказать надо было просто: «Нет».
– Ну! – Яна дёрнула его за руку ещё раз, уже, кажется, просто пытаясь вытолкнуть за дверь.
– Штаны одень, – сипло потребовал Яр и, понимая, что уже сдался в душе, закончил, – и пошли.
Ярик не знал ни тогда, ни потом, что эта девчонка в нём нашла. Почему прицепилась именно к нему. Всегда думал, что это просто… каприз. Что той попросту нравилось соблазнять мужиков. Все они – белые, рыжие, красные – были такими. Все, кого встречал Яр до тех пор.
Он знал, что нет ничего особенного в нём самом. Девушки, правда, вешались на него всегда – но девушки всегда вешались на здоровых молодых мужиков, особенно когда где-то рядом гремела война.
Зачем Яне было вешаться на мужиков? Яр понять не мог. И это злило его до сих пор.
Он смотрел на фотку, которую, робея и не глядя в глаза, притащил Хрюня в лазарет, и только сильнее убеждался в том, о чём думал всегда. Смотрел на эти красные губы, которым не требовалась помада, на эти шальные, бессовестные глаза – и понимал, что по-прежнему сходит с ума.
Очнулся Яр в больнице и в первые секунды только устало сквозь зубы застонал, потихоньку начиная припоминать, что натворил. Живой мог быть прав или не прав, но после такого делом принципа было для любого блатного сжить со свету беспределящего петуха.
У Яра оставалось несколько дней – может, неделя или две – пока его прикрывал бы лазарет. Потом оставалось разве что прятаться в ШИЗО. Заложить кого-нибудь ментам и податься в хату к шерстяным… Вот только это тоже был не вариант.
Яр стиснул зубы и попытался перевернуться на другой бок, игнорируя нахлынувшую боль – правый он уже основательно отлежал.
Положение ухудшалось слишком быстро, чтобы рассчитывать на то, чтобы протянуть десять лет. Можно было бы подать на УДО, но до половины срока было ещё далеко. ШИЗО и чуть ли не еженедельно – лазарет… Пока что в голову приходило только стиснуть зубы и терпеть.
Сева появился на третий день – глаз он больше не прятал, разве что чуть-чуть. Подобравшись к Яру поближе и равнобокими полукружиями размазывая по полу грязную воду, сообщил:
– Тебе от мамы привет.
Яр поднял бровь.
– У нас такое есть?
Сева кивнул.
– Тебя неделю где-то продержат, потом будут по понятиям дело разбирать. К Лысому тебя зовут.
Яр кивнул и уставился в потолок. Это конец. Можно было бы ещё попробовать бежать… только не на разбитых в хлам ногах.
Сева тем временем подошёл вплотную и, порывшись в кармане, опустил на койку рядом с Яром измятое фото. Яр скосил глаза и поджал губы.
– Я спрятал. А то могли бы разглядеть…
Яр взял фото, осторожно разгладил и убрал подальше от Севиных рук.
– Что разглядеть?
– Лицо, – Сева быстро отвернулся. – С тобой надоест разбираться, за ней кого-нибудь пошлют.
Яр похолодел. Помолчал, а затем произнёс:
– Теперь-то что?
Сева внимательно, с каким-то изучающим любопытством, глядел на него. Но Яр не собирался продолжать разговор, и Сева тоже не знал, что ещё сказать.
Яр осторожно разгладил фотографию и убрал под подушку, накрыв рукой. Так, касаясь кончиками пальцев укутанных в белую ткань плеч, он почти мог поверить, что Яна лежит рядом с ним.
К Лысому Яр всё-таки пошёл. Собирался как на казнь, хоть и верил где-то в глубине души, что как-нибудь этот день переживёт. И невозможно, нестерпимо жалел, что уже не может успеть позвонить.
В хате блатных в седьмом бараке сидело по койкам пять человек – некоторых Яр знал, но видел только мельком.
Тут же, в петушином углу сидел Живой. Яру так и хотелось спросить, а где же двое быков, но он промолчал.
Остановившись рядом с Живым, Яр достал из-за уха сигаретку и закурил.
– Мама, ну чё, – произнёс державшийся в тени, но, судя по силуэту, и правда лысый зек. – Будешь говорить?
Стоявший в сторонке ото всех светловолосый мужик посмотрел на него.
– Ну, твой Живой нарушил договор. Уже год как решили – без согласия не петушить.
Лысый не ответил ничего. А мама добавил:
– Я уже устал говорить.
– Живой теперь не мой, – оборвал его Лысый, – разбирайся с ним сам.
– Хорошо. А в следу…
Лысый поднял руку, обрывая разговор.
– Живой, чё-то хочешь сказать?