Ещё была классика, которую Яр и сам когда-то читал, но с Яной не ассоциировал никогда. Здесь были Лермонтов и Стивенсон, и, открывая страницы наугад, Яр будто чувствовал, как захлёстывает его солёная, тёплая вода. Тут же лежали какие-то книги, которых Яр вообще не знал.
Еду Яр разделил – отдал Севе пару упаковок сахара и прочей мало значимой для него ерунды. Всё это имело вес как валюта, но Яр не собирался ни с кем торговать.
Книги он спрятал под шконкой, закутав в старую одежду, а один из свитеров надел – и тут же ощутил себя посвежевшим и помолодевшим на десять лет.
На какое-то время ему по-настоящему захотелось жить. Выбраться отсюда и просто обо всём забыть.
Вечером он устроился на своей шконке – Живой почему-то так и не решился его согнать – и принялся читать. Он начал с «Владетеля Баллантрэ», которого, как и многое тут, когда-то читал. Выбрал его потому, что хотел хоть ненадолго ощутить запах бесконечных морских просторов и горькой травы. И едва перелистнув несколько страниц, обнаружил, что что-то падает ему на грудь.
Яр поднял выпавший листок и тупо уставился на него, пытаясь понять, что видит перед собой.
В руках он держал фото. На фото была Яна. Серьёзный грустный взгляд делал её старше, скулы заострились, а черты лица потеряли знакомую сладость, но Яра заставило сомневаться не это.
Девушка, изображённая на фото, была одета в белую блузку, воланами спускавшуюся вдоль тонких плеч. Блузка была глубоко распахнута на груди – настолько, что кому чужому стыдно показать. Рыжевато-золотистые волосы мягкими волнами лежали на плечах.
Яр не почувствовал возбуждения. Только злость, которая подступила разом, а затем медленно стала таять, по мере того, как Яр вглядывался в фото. Каждая линия, изгиб руки, небрежно поднятой перед собой, тонкие пальцы… всё это будило в теле такую дрожь, которую не могло бы вызвать возбуждение сексуальное. Скорее это походило на то, как по затёкшим, давно потерявшим чувствительность сосудам снова пускают кровь. Яр прикрыл глаза и едва сдержал стон, вызванный этим ощущение жизни, бегущей по венам. Даже так, с закрытыми глазами, он видел, как неестественно изгибается мизинец Яны, и от вида этой неправильности грудь пронзала боль, смешанная с чувством вины.
А потом всё изменилось в один миг. Будто включили – или, наоборот, выключили – свет в кино.
– Это чё? – услышал он голос неожиданно близко от себя. – Нам-то дашь подрочить?
Яр открыл глаза и увидел Живого и его быков совсем рядом с собой.
– Урод, – тихо сказал он. То ли слишком тихо, то ли слишком привычно, чтобы Живой отреагировал на эти слова.
– Давай-давай, педрил, ставь на вторую коечку. Может, на девку у меня встанет лучше, чем на тебя.
Яр опустил глаза на фото. Всё происходило непривычно медленно – он всегда сначала бил, а потом уже понимал, что бил, но только не в этот раз. Мгновение, когда он смотрел на лицо Яны, смотревшее на него с фотографии, казалось бесконечным. Яр успел необычайно ясно осознать, что тронуть фото они не решатся всё равно. Что Яна никогда не узнает об этом и что ему, наверное, всё равно. Яна теперь смотрела на него с укоризной, и это стало последней каплей керосина, которую для растопки роняют в костёр.
Яр вскочил со шконки и ударил – сначала Живого, потом подоспевшего сбоку быка. Вывернул руку быку и со всей дури впечатал в стену башкой.
Живой ещё раз накинулся на него, и Яр толкнул его в грудь, так что тот сделал назад несколько шагов и едва успел отступить в сторону, чтобы не попасть в парашу ногой.
Сбоку на Яра бросился второй бык – Яр ударил его под дых, затем быстрым движением схватил за пах и, нащупав яйца, крутанул, рванул на себя, заставляя завыть, и тоже уронил.
В хате, наверное, был кто-то ещё – Яр почти не сомневался, что был, но ему было всё равно, даже если бы сейчас на него накинулись всей толпой. Он ударил ещё несколько раз ногой – первого из быков, а затем, подскочив к почти восстановившему равновесие Живому, развернул его к параше лицом.
Живой взвыл, Яр почувствовал, как тонкими струйками по пальцам бежит кровь, а потом ошалевшие на секунду быки поднялись на ноги и, выкрутив ему свободную руку, поставили на колени и принялись избивать – сильно, быстро, отработанными годами движениями кулаков, так что Яр уже не смог встать.
ГЛАВА 73
Прозрачные капли дождя стекали по стеклу – дождь начался заполночь и продолжался до самого утра, так что Жорику вставать было тяжело – он и так с трудом поднимался раньше девяти утра. А вот Яр не спал уже к семи – для него «дача» была не «дачей», а скорее «деревней». В голове крепко сидела мысль, что надо наколоть дров, натаскать воды и сделать другие, напоминавшие о детстве, дела.
Ему нравилось здесь. После нескольких лет сплошного ада, жары, грохота автоматных очередей, тишина дачи Журавлёва действовала на него умиротворяюще – и если бы не некоторые детали, ему могло бы показаться, что он приехал домой.
Деталь, собственно, была одна. Она, позёвывая и спотыкаясь на каждом шагу, спускалась по лестнице со второго этажа, а наткнувшись взглядом на Яра, замерла. Зевнула, широко раскрыв рот, полный белоснежных зубов, закинула за плечи тонкие руки, не державшие, похоже, ничего тяжелее тетради и ручки, и вытянулась, выгнулась всем телом, демонстрируя маленькую, едва сформировавшуюся острую грудь, так что у Яра мгновенно свело в паху.
– Ты чё не спишь? – спросила деталь, неторопливо растягивая бока один за другим и глядя на Толкунова одним глазом, серо-голубым.
– Штаны бы надела, – буркнул Яр, опуская взгляд на белоснежные трусы, немного видневшиеся из-под такой же спортивной майки.
– Так все свои.
Девчонка последний раз повела плечами, повернулась вокруг своей оси, то ли нарочно демонстрируя не по-детски округлую задницу, то ли попросту пытаясь потянуться сильней, а затем продолжила спускаться вниз.
Дочурка Журавлёва Ярослава бесила.
Нет, «бесила» было не совсем то слово, потому что оно подразумевало просто «злила». Просто вызывала неприязнь.
Тут же было что-то другое – от слова совсем.
Мелкая не была похожа на отца абсолютно ничем – даже в