Только одного не мог понять Захолустьев. И чтобы не думать самому, спросил:
– Как вы меня нашли?
Они уже вышли из метро и шли кратчайшим путём в сторону Красной площади.
– Как же, дорогой мой? – Непонимающе уставился на него профессор. – Мы с самого утра вместе с Николаем ходили по городу. Я надиктовывал варианты, но понимал, что всё это не пойдёт. И уже был близок к отчаянью. Казалось, что до обеда ничего путного не придумать. Как вдруг мы услышали ваши вопли. Это было просто божественно! Вы сами позвали нас. То есть меня. Извините, Николай! – бросил Гниловский писателю. Он иногда забывал, что писатель не должен обозначать своё присутствие во всей этой истории. Он должен просто фиксировать факты, а потом их художественно оформлять, поворачивая нужной стороной.
Захолустьеву было глубоко плевать на все эти тонкости. Его беспокоило другое. Он иначе воспринимал свою роль в спасении России и сейчас корил себя за чрезмерно разгулявшуюся фантазию. Больше всего его угнетало то, что пока он лежал на своём диване, как бревно, без единой мысли в голове, где-то внутри, в какой-то неизведанной полости, тлела самолюбивая надежда, и вот теперь она целиком обнажилась перед ним во всём своём бездумном и наглом уродстве. Захолустьев так расстроился, что повернулся, чтобы уйти прочь. Но не тут-то было. Они как раз остановились чуть левее Мавзолея, прямо напротив могилы Сталина. Профессор резким движением одёрнул Захолустьева, ловко развернул его лицом к могиле и приказал:
– Кричи!
– Нет, – воспротивился Захолустьев и снова было дёрнулся назад, но тут произошло что-то совсем скандальное. Гниловский снова одёрнул его ещё сильнее, неожиданно влепил крепкую пощёчину и заорал прямо в лицо, не дав опомниться:
– Кричи, я сказал, собака! Спасай Россию!
Захолустьева закружило. Им сразу овладели и бешеная ярость, и обжигающая обида, и острейшее чувство несправедливости. Он никогда ещё не переживал такого унижения. Его оскорбляли на Красной площади, прямо на могиле Сталина, перед лицом всей России. Он почувствовал, что слёзы вот-вот брызнут из глаз, и закричал – так же пронзительно, как утром этого дня.
К ним со всех сторон стали стекаться люди. Впереди всех бежал человек в форме полицейского. Его лицо было перекошено от злобы, а рука уже лежала на кобуре. Профессор крепко ухватил Захолустьева под руку и приказал:
– Бежим! Быстро!
Они побежали. Старообрядцев же, который всё это время стоял немного поодаль, быстрым шагом отошёл в сторону и смешался с толпой. Ему важно было услышать мнение масс и сделать несколько небольших, но точных штрихов. Такие вещи всегда очень выгодно смотрятся в произведении.
Профессор и Захолустьев спрятались под аркой ГУМа. Гниловский постоянно высовывался из-за колонны и пристально вглядывался в происходящее на площади. Между делом он как мог подбадривал Захолустьева, который совсем расклеился и во всём своём одеянии стал похож на какую-то груду тряпья:
– Тихо! Потерпи немного! Он сейчас покажется.
Вдруг профессор указал пальцем вдаль и каким-то сдавленным, но грозным голосом гаркнул:
– Вон он! За ним. Ату его! Ату!
Он опять схватил Захолустьева и потащил обратно на площадь. Никто уже не обращал на них внимания. Даже полицейский, ещё недавно готовый пристрелить нарушителей порядка, покинул свой пост и отбыл в кордегардию справлять какие-то свои полицейские нужды.
Захолустьев не понимал, за кем они гонятся. Впереди были только люди. Равнодушные волны человеческой массы. Он не мог поверить, что средь них крадётся великая тёмная сущность, долгие годы сидевшая под землёй, чтобы истязать беззащитное тело России.
Но вот толпа поредела, они выбежали на Ильинку. Теперь Захолустьев уже догадывался, что они преследуют человека невысокого роста в военной форме. Он видел только спину. Заметил он также, что их нагнал Старообрядцев. Писатель шёл немного сбоку, чтобы не влезать в основную канву повествования, и опять прямо на ходу делал пометки в блокноте.
Они оказались на улице поменьше. Она была пустынной, но довольно узкой, так что Старообрядцеву пришлось идти прямо за ними, отставая всего на несколько шагов. Человек в форме исчез. Захолустьеву показалось, что они его потеряли. Но профессор не унимался:
– Он где-то здесь! Я чувствую эту тварь!
Они дошли до поворота на Безымянный переулок. Захолустьев повернул голову и остолбенел. Переулок был перегорожен строительными конструкциями, образуя слепой мешок. Там, в этом тупике, стоял Иосиф Виссарионович Сталин. Генералиссимус курил свою знаменитую трубку.
У Захолустьева потемнело в глазах. Ноги его стали подгибаться. Но профессор, уже весь запыхавшийся и еле живой от этой гонки, не утратил присутствия духа. Он сильно ущипнул Захолустьева и тут же закричал на Сталина:
– Попался! Долго же я тебя выслеживал!
На лице Сталина было написано полное недоумение. Вынув трубку изо рта, он только и успел оправдаться:
– Я не Сталин!
– Ага! Вот ты и сознался, – взревел профессор, – Антипапа Лжедмитрий!
Растерянно оглядев троих собравшихся, человек, выглядевший как Сталин, но говоривший, что он не Сталин, продолжил давать уклончивые ответы:
– Товарищи! Я здесь уже восьмой год работаю. Кому-то нравится, что я Сталин, кому-то нет, всякое бывало, но вы вообще какие-то глупости говорите.
Теперь уже и Захолустьеву стало понятно, как выгодно было этой твари иметь облик Сталина. Если бы кто-то нагрянул в могилу с неожиданной проверкой, он бы увидел там ровно то, что должен был увидеть, – нетленное тело отца народов.
Не желая вступать в прения со столь хитроумным существом, профессор раскрыл полы плаща, расстегнул пиджак и вытащил из нательной кобуры пистолет. Это было на редкость устрашающее орудие с блестящим удлинённым стволом, немного утолщающимся на конце.
– Не стреляйте, – поднял руки Сталин, выронив от страха трубку. – Я пенсионер. Ветеран труда.
– Заткнись, тварь, – рявкнул профессор и протянул пистолет Захолустьеву. – Твоя песенка спета. Попил ты кровушки русской!
Но Захолустьев и не думал брать пистолет. Ему опротивел весь этот фарс.
– Бери! – истерически заорал на него Гниловский, весь покраснев от напряжения. – Такого шанса больше не будет.
Захолустьев попятился назад. На этот раз он не отказался думать, и мысль, родившаяся первой в его голове, не была успокоительной: «Профессор Гниловский – опасный сумасшедший».
Воспользовавшись замешательством в рядах борцов с абсолютным злом, таинственный субъект, одновременно бывший и не бывший Сталиным, развернулся, в несколько шагов добежал до строительных конструкций и полез наверх, желая перелезть на другую сторону.