ПРОФЕССОР. Да перестаньте вы! Что вы выясняете – «за что, за что»… Ни за что. Всё уже много раз было. Астероиды сталкиваются с Землёй регулярно. И от этого у нас постоянно кто-то вымирает. В прошлый раз были динозавры. Теперь наш черёд.
Общее молчание.
САПОЖНИК. И что, и всё? Это всё, что наука говорит? А тогда зачем то, что было?
ПАРИКМАХЕР. Вах, Гиорги, а у тебя разве что-то было?
САПОЖНИК. Было! Солнце и небо. Земля и Родина. Наши женщины, наши дети, наши сады… Наш стакан вина, насущный наш кусок хлеба… Зачем, кто мне может сказать, это было, если всё должно окончиться ничем и науке это, оказывается, давно хорошо известно? Слушай, дорогой батоно Давид, зачем ты мне раньше этого не сказал?
ПРОФЕССОР. Всё, что имеет начало, имеет и конец. Это не мной сказано. Все это знали… И ты знал. Просто не думал, что конец наступит на твоём веку. И никто не думал. Жили, потому что родились и надеялись на случай.
МУЗЫКАНТ. Давным-давно про это Иоанн Богослов написал. Но ему не поверили.
САПОЖНИК. Потому что он тоже был из ваших.
ПРОФЕССОР. А я вот вчера сливу посадил. Думаете, зачем? А просто давно хотел посадить. И сделал. Дурак, да?
МУЗЫКАНТ. Ты много кого за свою жизнь посадил…
САПОЖНИК. А я соседям помогал колодцы рыть… И денег не брал, разве что вино… Я вот точно дурак… Я вот другого не понимаю. Ну, мы ладно, пожили. А детей за что? Они же даже понять, какая она, жизнь, не успели.
ПРОФЕССОР. А ты что, успел? В твоей семье на обед трёх рыб на семерых делили – это, что ли, жизнь?
ПАРИКМАХЕР. А ты, конечно, больше нашего Гиорги рыбы съел. И цыплят, и коров, и свиней. Это значит пожил, да? Вот они все сейчас на том свете тебя, обжиралу, рогами, клювами, копытами в преисподнюю и скинут, пусть тебя там черти едят, а мясо твоё вновь тут же на тебе опять нарастает!
ПРОФЕССОР (в ужасе крестится). Господи, да будет воля твоя!
ПАРИКМАХЕР. Будет, будет…
САПОЖНИК. Бедностью бедняка попрекать – последнее дело, Давид.
МУЗЫКАНТ. Гиорги, ну зачем ты врешь, последний день ведь живем. Как ты можешь называть себя бедным, если тебе каждый день хватало на выпивку и закуску! И домой ты ничего не приносил, пьяница, дочек тебе жена и родила, и выкормила, и вырастила. А Вахтанги тоже не прав. Мы не только всю жизнь жрали…
ПРОФЕССОР. Нет, прав Вахтанги, тысячу раз прав! Что вот сейчас вспомнишь о прошедшей жизни? Ели. А ещё пили. И кутили с девками. И блудили. И было нам тогда не стыдно, а весело, вот в чем паскудность… А всё остальное – серые будни, работа, скука, домашние хлопоты, жена, дети, рутина… Интересно, кто это устроил мир так, чтобы в нем за каждое наслаждение надо потом испытывать угрызения совести? Вот Исаак говорит, что я много кого посадил. Да, во время чисток убрали многих коррупционеров. Но не всех. Потому что коррупционерами тогда были все. Все брали взятки за оценки, за поступление, за перевод с курса на курс… И если бы не я указывал, кого сажать, то указали бы на меня. А кто сделал так, что в этом мире можно быть либо господином, либо слугой, я, что ли? Что прожить в нем честно физически невозможно? Кто придумал такой мир, который каждый день нас мучил, уродовал, растлевал, и сейчас впору радоваться его уничтожению?
ПАРИКМАХЕР. Люди и придумали. Господь ведь всем вам дал понимание, что есть мерзость. И удовольствия дал человеческие – молитву, созерцание красоты, просветление…
ПРОФЕССОР. Чтобы с созерцания красоты удовольствие получать, святым надо быть. Красоту надо руками потрогать!
ПАРИКМАХЕР. И святые жили на этой земле, не говори, батоно Давид, что невозможно в нашем мире быть святым… Не мир виноват, что человек такой, а человек – в том, что не сделал мир лучше. Всё вы знали, не надо на Господа валить. Гиорги знал, что отец должен семью обеспечивать, а не пропивать деньги, отложенные на детские платья. Исаак с молодости знал, что учиться игре надо, а не плакаться каждой толстозадой дуре на то, что евреев коммунисты за рубеж на гастроли не выпускают. А батоно профессор знал, что диссертации воровать нехорошо, но спать с дипломницами было куда веселее, чем работать…
ПРОФЕССОР. Ты что сейчас сказал?! Я диссертацию украл? У кого украл, говори!
ПАРИКМАХЕР. У Лианы Хурцидзе, ты её с пятого курса отчислил за то, что она послала тебя, старого козла, туда, где тебе самое место. А из её дипломной работы сделал докторскую. Она талантлива была, настоящее открытие сделала. Могла бы в науку пойти. А сейчас сидит в подвале с трехлетней дочуркой, ждет… Пепла раскаленного или газов ядовитых.
ПРОФЕССОР. Ты… Ты откуда знаешь?
ПАРИКМАХЕР. Ты сюда каждое утро приходишь… Я все про вас знаю.
МУЗЫКАНТ. Вахтанги, опять ты прав… Вай, как сейчас стыдно…
САПОЖНИК. А мне – нет…
МУЗЫКАНТ. А когда, пьяница, когда тебе было стыдно? Когда ты донос на меня написал, будто в Израиль хочу уехать? Меня тогда в партию как раз принять хотели…
САПОЖНИК. Ты же вправду хотел уехать, твоя жена, земля ей пухом, моей жене говорила…
МУЗЫКАНТ. Да зачем я там со своим саксофоном! Там на них даже арабы играют лучше меня.
САПОЖНИК. Ну молодой был. Ну верил во всякую чепуху. Ну учили нас так!
МУЗЫКАНТ. А ты первым учеником стать захотел!
САПОЖНИК. Ну прости меня, дорогой, ведь сколько лет прошло. Если бы была возможность, всё бы переменил!
МУЗЫКАНТ. Батоно Вахтанг, ты, похоже, всё знаешь. А можно ли изменить прошлое?
ПАРИКМАХЕР. Только покаянием и прощением.
МУЗЫКАНТ. Хорошо, Гиорги. Я прощаю тебя. Но и ты меня прости.
САПОЖНИК (подозрительно). Это ещё за что?
МУЗЫКАНТ. В общем… Твоя Лейла – это не твоя дочь. Это моя дочь.
Парикмахер быстро собирает со стола лежащие перед Сапожником бритвы и ножницы.
САПОЖНИК. Да знал я… Мария мне как-то раз в злобе своей сказала… Ты тоже знай: никогда я не обижал её, всё поровну с родной дочкой получала… А вот почему ты, сволочь, ей не помогал? Знал ведь, как мы жили…
МУЗЫКАНТ. Да как же можно, я думал, ты узнаешь – всех убьешь!
ПАРИКМАХЕР (кладя назад бритвы и ножницы). Нашёл тоже