«О, сладкая мелодия любви…»
О, сладкая мелодия любви…
Её пастух по имени Джованни.
И пылкий взгляд её от Пана пани…
Божественной водой фонтан Треви
Роняет пламени безумное желанье
Грехопаденьем водяной струи,
И солнца луч, натянутый струной
По брызгам Рима, помнящим Египет,
И колокол, чей звон полуднем выпит,
И снег, средь марта пахнущий весной,
Что лепестками роз на раны сыплет,
Их заживляя солнечной слюной.
Порой любовь – кургузый сюртучок
На княжеском безумье Идиота.
Резвится в ней купецкая босота,
И, как случайно тренькнувший сверчок,
На нотном стане ею плачет нота,
От одиночества кусая кулачок.
Мука́ любви ещё жива в помоле,
Уйдя глухой тоской в бутылку водки.
Её сраженья не питают сводки,
Она, как перепаханное поле,
В гектарах прячет убранные сотки,
Зерно прощанья унося в подоле.
У выкуренной страсти пепла нет.
Безумцев ничему не учат годы.
В её Нью-Йорке статуи Свободы
В прошедшей жизни не было и нет,
Она, как оправдание ухода,
Уплачена Харону за билет.
Любовь – противоядие чумы,
Оправдывая тел нагую бренность,
Вечна, собой оправдывая бедность.
Она несёт безумие в умы,
Цыганщина, вернувшая оседлость
В кибитки счастья на дорогах тьмы.
Обращение к самому себе
Вы уверены точно, что вы – человек?
Состоявшийся, не состоящий…
Есть у времени ход, есть у времени бег,
Есть условно живые и павшие.
У миров параллельных – по Б-гу на мир,
По Торе, по Корану, по Библии,
Упражненья ума. С ними паства и клир,
И свой путь – от рожденья к погибели.
На скрижалях у времени списки имён,
Как на стенде «Их ищет милиция».
Кто-то слаб, кто-то слабостью этой силён,
Но с кружками монет под ресницами.
Человек не беззвучен! Где правда – там ложь,
В ком-то рвутся из обручей клятвы…
Нету счастья по принципу «вынь да положь»,
Урожая – без сева и жатвы.
Братья Б-га – Платон, Аристотель, Рамбам,
Толкователи их толкователей –
Словно пыль, что внимает священным следам,
Их апостолы – их же предатели.
Вы уверены в том, что остались собой,
Распадаясь на годы, недели и сутки,
Что не замысел Б-жий привёл на убой
Ваши мысли и ваши желудки?
Каково это – быть и водой, и песком,
И белком, и душой забубённой,
Светлой радостью мира и смертной тоской,
И рекой, и канатом паромным?..
Своей краткостью разом длинноты убить,
Совершая сеппуку японцем…
И, чтоб в той темноте, что настанет, светить,
Погасить утомлённое солнце.
«Опустила глаза природа…»
Опустила глаза природа,
Покраснев от стыда за нас,
Не дробит углекислый газ
До насущного кислорода.
И по формуле «даждь нам днесь»
Б-г не делит пайки надежды.
Заболел ангелочек нежный,
Возложив на дыханье крест.
Не спешит просыпаться день,
Вновь минуты в часах хромают…
И по клеткам тела убивает
Равнодушия Б-жьего тлен.
Как хурма, вяжет мысли жара,
И тоска пьётся мёртвой водою…
Уезжают на скорых изгои,
Нас штрафуют за жизнь мусора.
И классическим синим огнём
Выгорает любовь к апельсинам.
Юных тел загорелые спины
Неоправданно пепельны в нём.
Где-то сгинули мор и война,
На костры не возводятся ведьмы.
Мир своим изобилием предан,
Его кровь на стекле холодна.
Я не верю в настигшую месть
И в тупое всесилие буден…
Мы, наверное, всё-таки будем,
Коль мы в жизни действительно есть.
Рождённые в конце сороковых…
Всю молодость я прожил автостопом
На родине, которая мне мать.
Я сорок лучших лет засунул в жопу,
И их сегодня трудно высирать.
Мне очень трудно внукам объяснить,
Что воровство гражданству не преграда,
Что в этом мире можно просто жить,
В поклонах не отклячивая зада.
Я, как старьёвщик, мелочил в судьбе,
Всё думая: зачем мне это надо?
Я видел сокровенное в горбе,
Доступном лишь для внутреннего взгляда.
Там обретался мудрый неразбой
И рабского почтенья осторожность…
И страх – хоть на мгновенье быть собой.
И правоты жандармской непреложность.
В моей браваде, отдающей потом,
Я жил покорностью, целующей взасос
Все сорок лет скрывающую жопу,
Что в эту жизнь из жизни той принёс.
И, почти честно, исповедуясь Ему
В стихах брутальных, с наглостью пророчьей
Я ясным днём ночной покров сниму
С чужих сорокалетий белой ночи.
И в старости, свернувшейся клубком,
Мгновенья, как брильянты, берегущей,
Все сорок лет я вспомню целиком
Как то, что было в этой жизни лучшим.
Тридцать лет эмиграции
(Наша дата – 24 июля 1990 года)
Мы в девяностом каплями дождя
Обрушились на древнюю пустыню,
Полжизни грешной до нуля сведя,
Мы пылью лагерной послушно гнули спину,
Понурив голову, как шляпку у гвоздя.
Рабами вновь, свободу искалечив,
Мы стали жить детьми и для детей.
В нас иудейские вдруг запылали свечи,
Мы пили воду жизни из горстей
Господней славы и библейской речи.
В бег тараканий не загнав дела,
Не вклинились в Америку с Канадой.