– Не хотелось бы тратить драгоценное время на борьбу с планами продаж и ежедневным давлением, – пробормотал он.
Ответ прозвучал неожиданно просто:
– Неважно, если прибыли не будет.
– Что? – переспросил Дэвид.
– Важно не текущая выручка, а потенциал. Есть стартапы с минимальной выручкой, но оценённые в миллиарды, – пример прозвучал жёстко и холодно.
Упоминание о наиболее громком случае прошлого – компании, чья репутация строилась на обещаниях – напоминало о силе ожидания и веры инвесторов, а не о реальной прибыли.
– Наша услуга обладает достаточным потенциалом, – добавили.
Несмотря на длительные уговоры, решение не пришло сразу. Наконец Дэвид тяжело вздохнул:
– Ты прав, но можно ли дать день на размышления? Всё слишком неожиданно, надо обсудить с Джесси….
– Конечно, – последовал спокойный ответ, но под поверхностью бывалая усталость и рост раздражения. Джесси в жизни Дэвида занимала особое место: его голос затих, и слова стали более личными.
– Знаешь, обящательно должен спросить её, – произнёс Дэвид, – я ей обязан жизнью. Затем, немного опустив взгляд, он раскрыл историю, которую давно прятал:
– Четыре года назад всё могло закончиться. Была серия припадков, диагноз никто не мог поставить, годами скитался по больницам. Диагноз Каслмана был сформулирован только в 2008 году; до того часто ставили лимфому. В моём случае симптомы отличались, причин никто толком не знал. Врачи махнули руками, и оставалось лишь ждать.
Слова лежали в воздухе тяжёлым грузом, словно звук закрывающейся двери. Дэвид рассказал о том, как, потеряв надежду, начал приводить дела в порядок и даже оборвал отношения с Джесси, думая, что разрыв причинит ей меньше боли, чем предстоящая смерть. Глаза его померкли на мгновение, и в комнату ворвался едва слышимый, но плотный аромат горького эспрессо – напоминание о том, что за этими разговорами стоят не только стратегии, но и человеческие судьбы. Дэвид опустил взгляд на пол и выдавил горькую усмешку, от которой в воздухе повисла горечь пережитого: смесь старого кофе, бумаги и чуть солоноватого пота.
– Никому не говорил о болезни, кроме двух самых близких друзей и родных, – прозвучало тихо, с хрипотцой воспоминаний.
Не оттого, что желание скрыть, скорее – повода не было. Когда речь не идёт о донорстве крови или органов, откровения о неизлечимой болезни нередко клеймят только стандартным сожалением "бедняга". Эмоция мимолётна, интерес иссякает так же быстро, как вино в бокале.
– Потом был ещё один припадок, и тогда казалось, конец близок. Звонок пастору, завещание… и ожидание.
В голосе проскользнула пустота. И вдруг – как вспышка в ночи – появление Джесси. Выяснилось, что лучший друг нарушил обещание и рассказал ей обо всём. Услышав правду слишком поздно, она бросилась к кровати.
– Органы давали сбои, выглядел как тень человека, жалкое зрелище. И всё же Джесси увидела это. Знаешь, что она сказала первым делом?
– Не знаю. Она обиделась? – прозвучал попыткой утешения вопрос.
А сам в тот момент вспоминал как умирал сам… один.
– Нет. Она предложила выйти за меня замуж.
Молчание повисло тяжким куполом. Такое предложение от человека, глядящего на находящегося на грани – необъяснимое, почти чудесное.
В тот момент промолчать было невозможно из-за интубации. Тогда Джесси сказала:
– Молчание – знак согласия, и односторонне сочла ответ положительным.
После этого приходила каждый день и говорила о подготовке свадьбы… Невыносимо было оставить её".
Глаза его блеснули слезами. Пауза, глубокое вздохновение, и голос продолжил:
– И тут случилось настоящее чудо – началось выздоровление. Вернулся из самых мрачных пределов. Кажется, Джесси спасла. Она стала причиной держаться за жизнь, и эта причина дала волю жить дальше".
Сомнение? Возможно, рационального объяснения не хватало, но сила человеческой преданности объясняла многое. Привязанность Дэвида к Джесси перестала казаться странной: за ней была история спасения и ежедневного ухода, запах йодированной ваты, шорох бинтов и тёплый голос у постели.
– С тех пор Джесси бросила работу, чтобы помогать и работать в фонде. Принять важное решение без её участия не смогу, – добавил он, и в словах слышалась непреложность присяги.
– Ни в коем случае не выражалась критика, – последовало мягкое замечание, и Дэвид кивнул. – Понимаю, что это может показаться странным, поэтому прошу понять заранее.
Смиренное согласие встретило откровение.
– Понято. И честно – не ожидалось мгновенного ответа. Это не про тебя.
Усмешка, лёгкая, искренняя:
– Да уж, не про это.
Неожиданно Дэвид расхохотался и выдал неожиданную историю: когда-то характер был противоположным – импульсивный, вольный, любивший спонтанные двухнедельные поездки вокруг света. Воображение рисовало другого человека: юного, ветер в волосах, билет в один конец. Сейчас это казалось почти легендой.
– Но всё иначе теперь. Вторая жизнь поменяла приоритеты.
Маленькая улыбка промелькнула на губах.
– Вторая жизнь, новые приоритеты…, – слова легли легко, но за ними стоял тяжёлый опыт.
Оба получили шанс начать заново и уделить все силы поиску лечения.
– Вот почему ты для меня невероятен, Шон. Потеряв кого-то дорогого, не бросил разработку лекарства.
В воздухе повис вопрос, мягкий, почти неловкий:
– Можно спросить, кто был тем человеком…?
Слова повисли, как последняя нота, оставляя пространство для признаний, запаха гарячего чая и приглушённого света лампы, что отбрасывала длинные тени на стопки бумаг. Молчание повисло между ними, густое, вязкое, как туман перед рассветом. Слова не находили выхода наружу – слишком велик был соблазн выдумать простую историю про семью, но слишком опасно оказалось ткать ложь. Достаточно лишь одному упрямому человеку копнуть глубже – и в старых записях обязательно найдутся упоминания об отце с его болезнью или о матери, погибшей в аварии.
Не сейчас, но однажды имя Сергея Платонова прозвучит громко. Успешный управляющий фондом, человек, связанный с разработкой терапии редких заболеваний, – к его прошлому неизбежно протянутся десятки любопытных рук. Стоит однажды оступиться и рассказать о несуществующей семейной трагедии – и правда выйдет наружу.
Лучше хранить неопределённость.
– Когда придёт время, расскажу, – прозвучало негромко, с тем оттенком боли, который делает паузы между словами длиннее самих слов.
Глаза Дэвида расширились от неожиданности. На лице промелькнуло смятение.
– Прости, не хотел лезть не в своё дело.
– Всё в порядке. Просто пока не готов говорить….
– Понимаю. Я и не настаиваю.
Но взгляд его задержался слишком долго. Сочувствие, открытое и тяжёлое, словно весёлый костюм на похоронах, заставило отвернуться. Взгляд упал на циферблат настенных часов – стрелки застыло