Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко. Страница 47


О книге
рассказать. Сама, без влияния мамы или старшей сестры, она отправила письмо в газету. Так в сборнике появилась новелла «Восем сутак», одновременно бесхитростная и драматичная, способная по напряжению стать сюжетом для голливудского фильма (впрочем, в этом сборнике любая история – потрясение). Книга «Нiколi не забудзем» пользовалась бешеной популярностью, потом бесчисленное количество раз переиздавалась – и каждое новое поколение белорусских детей писало письма восхищения и поддержки маленькой Инне Краснопёрко, не подозревая, что это уже давно солидная, взрослая женщина, у которой своя семья, дочь, внуки.

Инесса Давыдовна Эпштейн (Краснопёрко) закончила консерваторию, работала преподавателем музыки. Скончалась в 2005-м.

Торговая и Волгоградская

Под рассказом «Восем сутак» ниже фамилии Инны стоит трогательная для меня пометка: «ул. Торговая, 26». Это адрес, по которому жила после войны семья Краснопёрок. Крошечный домик неподалеку от 2-й больницы выделили Рахили Ароновне как заведующей отделением. Рядом текла Свислочь, ее берега еще не взяли в бетон. Весной река разливалась, грунтовые воды поднимались, подтапливали двор, погреб, пол в домике, ходить приходилось в резиновых сапогах. Но хоть какое-то жилье в разбитом послевоенном Минске! Сегодня бывшая Торговая – часть Зыбицкой, улицы веселой, тусовочной. Оказываясь там, я неизменно ловлю себя на мысли: какой бар сейчас стоит на месте нашего домишки?

Но шли годы, Рахиль Ароновна и Давид Маркович старели. Уже невмоготу становилось возиться с этой полуразвалюхой, где вечно текла крыша, где надо было топить печку, запасаться дровами. И вот однажды появилась возможность переехать в нормальную квартиру. Старики сняли с книжки небогатые сбережения, дочери с зятьями тоже скинулись – в итоге дед с бабушкой в середине 1960-х оказались в маленькой кооперативной однушке на почти окраинной тогда улице Волгоградской. Я помню эту скромную квартирку на первом этаже, помню, что у бабушки с дедом (ветераны войны!) стоял единственный на весь дом телефон, и соседи бегали к ним звонить, помню приезжавших посоветоваться с бабушкой по медицинским и прочим заботам бывших партизан – давно уже не удальцов с пожелтевших фото, а грузных, седеющих дядек.

Давид Маркович умер в 1973-м. Рахиль Ароновна – в 1976-м.

Да, не забыть бы сказать: точную дату своего рождения бабушка за время войны забыла. В семье ее день рождения отмечали 2 марта, в день страшного погрома в Минском гетто, при котором она с дочерьми сумела уцелеть…

Вскоре после ее похорон – очень многолюдных, с живыми слезами, на которые пришли все жившие тогда в Минске бывшие партизаны 12-й бригады – у нас дома раздался звонок. Женский голос с деревенским выговором кричал в трубке: «А чего ж вы не сообщили, что наша Ароновна померла? Мы бы в колхозе автобус снарядили, всей деревней приехали проститься. Она ж нас от тифа в войну спасала, ее знаете, как помнят!» Наверное, это звонили из Мозолей или Малого Рожана, или еще из каких-то мест, где бабушка в войну по заданию командования ликвидировала эпидемии.

«Задание партии»

Но, пожалуй, пора вернуться к судьбе матери.

В 1944-м она поступила на журфак БГУ (точнее, на тогдашнее соответствующее отделение филфака). Училась на отлично, была старостой группы, вступила в партию (совершенно искренне!). Время учебы совпало с проблемами у бабушки, вообще с борьбой с космополитами, с другими схожими кампаниями, с шумным изгнанием из университета авторитетных профессоров-евреев. Естественно, мать это все переживала болезненно. Но она была молода, рядом учились подружки-однокурсницы, уже состоялось знакомство с моим отцом – в общем, не политикой единой жив человек!

Университет закончила с красным дипломом. Это давало право выбора при распределении. Поступило предложение идти в аспирантуру, писать диссертацию на кафедре логики и психологии. Но неожиданно вызвали в ЦК. Завотделом пропаганды Коновалов сухо заметил: «Мы из вас готовили работника большевистской печати, а не научного сотрудника. Никаких диссертаций! Отправляйтесь в газету – это задание партии». Уточнил: «Куда предпочтете ехать – в Витебск или в Барановичи?» «В Витебск!» – сказала мать. «Отлично! Значит, поедете в Барановичи».

Оставалось закусить губу и ехать в Барановичи (тогда областной центр). Впрочем, мать хорошо вспоминала и время работы в тамошней газете, и редактора Г. Будая, бывшего партизанского комиссара, и новых подруг. А через полтора года, в конце 1950-го, Аня Краснопёрко и Володя Нехамкин поженились, и мать вернулась в Минск.

С тех пор жизнь, в общем, шла ровно. Работа в детской газете «Пiянер Беларусi», любящий муж, двое детей…

Добавлю, что мой отец, Владимир Львович Мехов (Нехамкин) был тоже журналистом, писателем, кинодокументалистом, лауреатом Государственной премии БССР. Посмеивался: когда-то Аня была «женой Мехова», а после выхода «Писем моей памяти» уже он стал «мужем Краснопёрко».

Что еще… Мой старший брат Леня, к несчастью, в раннем детстве заболел и до конца своих дней оставался тяжелым инвалидом. Жил с нами, потом содержался в соответствующей клинике. Это, помимо всего прочего, к вопросу о том, почему наша семья не уехала за границу – Леню же не бросишь! Хотя по большому счету у родителей и мыслей об отъезде не было. Нет, уезжавших друзей не осуждали. Но сами всегда оставались абсолютно советскими людьми, эдакими типичными интеллигентами-шестидесятниками. Всё они понимали про Советский Союз – однако это была страна, за которую в 1941-м добровольно пошли воевать их отцы, страна, где на каждого мерзавца Ю. находился свой Тихомиров, где некогда были провозглашены идеалы, всю жизнь остававшиеся для родителей очень важными. О шестидесятниках сегодня принято говорить с чуть насмешливой улыбкой, корить за наивность, однако – видит бог! – не худшие это были люди в ту эпоху.

При этом всегда жившая в душе у матери память о пережитом в войну заставила однажды взяться за перо всерьез. Так появились «Письма моей памяти».

Эхо книги

Мать умерла в 2000-м. Отец в 2017-м.

Повторюсь: его публикуемый здесь очерк «Скорбь» избавляет меня от необходимости проговаривать многие вещи – вспоминать, как писались «Письма…», как они увидели свет, рассказывать про общественную деятельность матери, про посмертное учреждение премии имени Анны Краснопёрко (насколько знаю, это единственный подобный случай в нашей стране – мне больше неизвестны факты, когда именем гражданина Беларуси была бы названа премия за рубежом). Только в Германии книга издавалась четырежды, в Берлинском свободном университете вошла в список обязательной для чтения студентами литературы, выходила во Франции, в других странах…

Но я в данном случае расскажу другое – о самостоятельной жизни «Писем…», когда матери уже не стало. Отец свой текст писал вскоре после ее кончины – но ведь дальше жизнь продолжалась, и события шли своим чередом.

В 2003 году

Перейти на страницу: