Он недурно играл в «сеги» и не раз даже отнимал пальму первенства у «инженера от санитарии» при игре в «го». Кроме того, он обладал порядочной физической силой. Все эти качества невольно заставляли других уступать ему место. Хозяйка наша, очевидно, была покорена им совершенно, так, как только и поминала его имя, но отношение к этому самого виновника было в высшей степени спокойное и простое, не вызывавшее неприятного чувства ни у кого из присутствующих.
Но вот в один прекрасный день все обратили внимание на какую-то странность в поведении этого самого Носэ. Нить рассказа требует, чтобы я упомянул об этом теперь же.
Это было однажды утром в конце зимы. Кроме «инженера от санитарии», среди завсегдатаев нашего «общества» был еще один человек, носивший кличку – «член похоронной комиссии». Это был кореец уже довольно преклонного возраста. Он постоянно сидел в углу помещения, не обращая внимания на галдевшую публику, и с неприветливым видом покуривал трубочку. Он всегда вызывался ехать, когда просили шофера для автомобиля-катафалка. Трудно было предположить, что его привлекал один лишь заработок, кстати сказать, очень недурной. Было в нем что-то такое еще, весьма таинственное и мрачное, что толкало его управлять именно катафалком.
Однажды утром, когда все сидели и ели по обыкновению булочки ампан», купленные в складчину по жребию, «член похоронной комиссии» вдруг раскрыл рот и проговорил:
– Вот такой же холодный день был…
Сделав это вступление, он затем рассказал нам на не особенно чистом японском языке следующую странную историю.
– Вот такой же холодный день был… Лет десять уже, должно быть, прошло. Работал я тогда в Корее. Один раз вечером отвозил я какого-то чиновника по спешному делу в горную деревушку, далеко от города. Обратно ехал порожняком. Хотел проехать напрямик, да, верно, ошибся дорогой, как переваливал через гору, – выехал в какую-то широкую долину, место совсем незнакомое. А на дворе уже ночь стоит, кругом темно, хоть глаз выколи, только ветер свистит, завывает. Еду, еду, никак не могу выбраться из долины, хоть бы жилье какое попалось ничего нету. Страшно мне стало, пустил я машину полным ходом. Заворачиваю мимо какого-то утеса и вдруг вижу: вдали огонек показался. Я немного сбавил скорость, думаю: спрошу дорогу. Только не успел я подъехать близко к жилью, вижу, стоит на дороге женщина в белом, загораживает путь, не дает машине проехать. Посмотрел я в свете фонарей, женщина молодая и такая красивая, что просто на удивление. Что такое? думаю. В такое время в таком пустынном месте как-то не по себе мне стало. А женщина расставила обе руки и не пускает. Остановил я машину, озлился, да как крикну: «Эй, ты! Чего тебе надо». А женщина подошла ближе и говорит: «Довезите, пожалуйста, до города. Больной у меня дома, – сама кланяется и смотрит этак просительно.
Я тогда еще молодой был. Будь другое время, конечно, не устоял бы против такой женщины, сразу бы размяк. А тут ветер кругом шумит, свистит в ушах, жутко, чувствую, что холодею до самого нутра, а сквозь ветер слышу, будто младенец где-то плачет, новорожденный. Показалось мне, что из дома слышится. Посмотрел я еще раз на женщину: просит меня да и только, голос дрожит и лица на ней нету. Тут такая жуть меня пробрала, что я крикнул: «Нечего, нечего!» – отпихнул плачущую женщину от машины – вцепиться в нее хотела да и ходу. Бормочу себе: «Привидение! Привидение», а сам лечу, не знаю куда. Как я ехал, ничего не помню от страха, помню только, что еще долго ветер доносил до меня плач этой женщины и крик младенца. Всю ночь кружил я по каким-то горам да полям, – только к утру кое-как добрался до города. Словно нечистый мороку наслал либо во сне все это видел. Прошло после того несколько дней, вдруг читаю в одной газете: где-то в горах нашли мертвое тело женщины убила мужа, какого-то негодяя, хотела, видно, бежать, да не удалось. Припомнил я, и в самом деле, как будто у ней тогда на белом платье следы крови были видны. Вот отчего, наверное, пустился я тогда наутек, сам себя не помня от страха. А только, знаете, вот она, молодость! – долго после того не покидала меня мысль: «Эх, убежать бы мне вдвоем с этой красавицей куда-нибудь на край света…»
Когда «член похоронной комиссии» закончил свой рассказ, мы все сидели, не проронив ни слова. Наконец молодой кореец, знаток кинематографа, сказал, поддразнивая рассказчика:
– Врет он всё. Слушайте больше этого члена похоронной комиссии – любит он пугать людей такими историями. В прошлый раз то же самое рассказывал, только слышал он это будто бы от дядюшки, да случилось это двадцать лет назад в один летний вечер. И была тогда лошадь, а не автомобиль. Это у него от дурмана иногда такие сны бывают.
Под дурманом подразумевалось, что «член похоронной комиссии» прибегал к наркотикам: к морфию или к чему-то в этом роде.
Понемногу все опять вернулись, кто к «сеги», кто к «го», кто к разговорам, но у всех в душе остался осадок какого-то сомнения, чего-то неразгаданного. Член похоронной комиссии» ушел в свой угол и сидел там, попыхивая трубочкой, как ни в чем не бывало.
В это время я обратил внимание на странное поведение Носэ. Он как-то беспокойно ерзал на своем месте и все поглядывал в сторону «члена похоронной комиссии». Какое-то мрачное облачко набежало на его красивое лицо, нависло где-то между бровями. Потом он вдруг отвернулся в сторону, резко встал и, ни с кем не простившись, вышел на улицу. В тот день он больше не возвращался.
Три дня после того мы с ним не виделись. На четвертый, когда я пришел в «Общество шоферов», чтобы подработать в последний раз перед семестровыми экзаменами, Носэ уже сидел там, как всегда, жизнерадостный и спокойный. Я даже решил, что мои наблюдения были простым заблуждением.
В тот день зима как будто хотела покапризничать в последний раз: шел снег, сменявшийся дождем, и целый день дул сильный ветер. Мы попрощались с Носэ, хлопнули друг друга