– И в какой области вы профессор?
Я не ожидала, что вопросы будут задавать мне, но решила, что раз он не прогнал меня сразу, то лучше ответить.
– Токсикологии растений.
– Профессор по ядам?
– Растительным ядам, да. Могу ли я задать вам несколько вопросов?
Он снова окинул меня беглым взглядом и вдруг улыбнулся, открывая ряд ровных белых зубов.
– Конечно, почему нет. Пойдемте в дом.
Мы миновали коридор и длинный лестничный пролет, ведущий к огромным дверям, перед которыми сидел дог. Паскаль Мартанье снял серые замшевые сандалии и аккуратно поставил рядом с точно такими же, но поменьше размером, и открыл двери, впуская дога внутрь.
– После вас, профессор.
Его квартира представляла собой единое огромное пространство, где одна стена состояла целиком из окон в металлических рамах. Оттуда открывался вид на парк, и море зелени странно контрастировало с аскетичным бетонным интерьером.
Паскаль Мартанье прошел к здоровенному кухонному острову около одной из стен: двигался он как человек, достигший просветления или находящийся под воздействием транквилизаторов.
– У вас тут так… пусто, – заметила я, разглядывая его жилище.
– Это называется минимализм, – поправил он. – Хотите чаю? – Кончиками пальцев он надавил на стену, и в ней мягко открылась дверца буфета. – У нас есть ройбуш, гибискус, лимон, жасмин, ромашка, имбирь, женьшень…
– Нет, спасибо, – ответила я, чтобы остановить это бесконечное перечисление.
Паскаль Мартанье взял с полки маленький чайник, и я уже испугалась, что мне придется вытерпеть целую китайскую церемонию, прежде чем мы перейдем к беседе, когда он произнес, споласкивая чайник:
– Что вы хотели у меня узнать?
Перед тем как идти сюда, я отрепетировала свой вопрос. Мне не хотелось его задавать, но с чего еще было начать?
Я глубоко вдохнула.
– Это очень любезно с вашей стороны, спасибо. Я ваша большая поклонница, меня крайне интересует самая характерная деталь вашей живописи. Мне всегда хотелось узнать, в чем ее смысл? Что она обозначает?
Несколько мгновений он смотрел на меня, потом шумно выдохнул.
– Серьезно? И это ваш вопрос? Не думал, что все окажется настолько примитивно.
Такой реакции я не ожидала, но не собиралась сдаваться.
– Вы все время рисуете один и тот же тип шприца. За этим кроется какая-то причина?
Он повернулся ко мне спиной и принялся заваривать чай.
– Поищите в интернете, там все написано, есть даже отдельная страница в Википедии. Если у вас нет более интересных вопросов и вы не хотите выпить чаю, то не вижу для вас причин оставаться.
– Просто шприц на ваших картинах такой необычный, – затараторила я. – Его так просто не найдешь. Строго говоря, такие производят на единственной фабрике в мире.
Я копнула слишком глубоко – по наклону его головы я поняла, что Паскаль Мартанье начал что-то подозревать. Он медленно повернулся.
– Кто вы такая?
– Огромная ваша поклонница, обожаю ваши картины. – Не видела ни одной. – Но больше всего меня восхищает ваше внимание к деталям. То есть ну вот кто бы выбрал такой специфичный шприц в качестве художественной подписи? Даже я, профессор токсикологии, за всю карьеру видела всего несколько таких штук. Ваша точность в деталях невероятна, исключительна.
И я заулыбалась, искренне довольная своим представлением.
– О… теперь понимаю. Вы ботаник и в том, что касается искусства.
Я замерла, на зная, как отреагировать, но прежде чем нашлась с ответом, неизвестно откуда появилась маленькая, явно беременная женщина в просторной одежде цвета замазки, села на высокий табурет около кухонного острова, кинула на меня острый взгляд и с тем же мягким акцентом, что и Паскаль, поинтересовалась:
– А вы кто?
– Серена, это профессор Роуз. Она ботаник от живописи. Болталась у нас вокруг дома. Профессор Роуз, это моя жена.
Женщина одарила меня более пристальным взглядом, но потом сложила руки ладонями вместе, как принято у буддистов, коснулась подбородком больших пальцев и склонила голову, так что длинные светлые волосы упали ей на лицо. На каждом пальце у нее было надето по кольцу, несколько украшали каждое ухо, и одно виднелось в пупке. Татуировки покрывали внутреннюю часть ее запястий и мизинцы. В ней каким-то образом сочетались мягкость и неумолимость, и, наверное, кто-то находил такое сочетание неотразимым – например, Паскаль Мартанье.
– Намасте, профессор, добро пожаловать в наш дом. Вы поклонница картин моего мужа?
– О да! – горячо закивала я. – Я суперпоклонница.
– Суперпоклонница?
– Однозначно.
Она взглянула на мужа с выражением, которое я не смогла распознать.
– Что ж, очень мило со стороны Паскаля пригласить вас в наш дом.
Я откашлялась – нельзя сказать, что я легко читала витавшие в воздухе настроения, но в этой комнате определенно висело что-то странное.
– Не хотите ли чаю? – спросила Серена. – Ничего крепче не можем предложить, поскольку в этом доме алкоголь не допускается, равно как и ядовитые вещества. – Она мягко огладила живот. – Особенно учитывая, что скоро к нам присоединится еще одна маленькая жизнь.
– Нет, спасибо, – поспешно ответила я, пока она не пустилась в перечисление имевшихся сортов.
Оставаться дальше явно не имело смысла – очевидно, что Паскаль Мартанье ничего не расскажет мне о связи своих картин с человеком, который находился в реанимации. К тому же я не могла отделаться от впечатления, что детектив Чемберс послала меня охотиться за призраком, направила по ложному следу. И не могла отделаться от мысли, что возбудила подозрение двух людей, которые явно не имели никакого отношения к отравлению в Сохо, да еще и выставила себя при этом полной дурой.
– Что ж, мне пора… – И тут у меня глаза полезли на лоб при виде трехметрового тропического растения в углу этого бескрайнего жилища. – Господи боже! У вас есть Monstera obliqua? – воскликнула я громче, чем намеревалась. Хозяева синхронно повернулись в ту сторону, куда я смотрела.
– А что в ней такого? – удивилась Серена. – Монстера как монстера.
Я подошла к монстере и протянула руку, желая, но не смея дотронуться до нее.
– Это не обычная монстера, которую ставят в вестибюлях, эта разновидность исключительно редка. И невероятно дорого стоит, особенно такой крупный экземпляр. Я в жизни таких высоких не видела.
– Ой, да не так дорого она и стоила, да, дорогой? – повернулась Серена к Паскалю.
– Пятнадцать тысяч фунтов, – последовал ответ.
У меня отвалилась челюсть, и обратно ее пришлось поднять изрядным усилием воли. Я, конечно, платила крупные суммы за некоторые черенки ядовитых растений, но не настолько огромные.
– А это много? – спросила Серена. – Я постоянно путаюсь в курсах валют.
– Это к тому же третий экземпляр, – сухо заметил Паскаль. –