«Или она уйдет, или я». Видимо, тогда она и произнесла эти слова. Теперь я ясно вспомнила, как она произнесла их. Должно быть, после этого она и ушла.
– Мы никогда не приходили в его дом, но он приходил ко мне в квартиру. Очень часто приходил. Он просто не мог долго оставаться без тебя, был околдован тем, какая ты умненькая, как схватываешь все на лету. Он обожал эту твою черту, и с ним ты менялась – становилась умиротворенной, расслабленной, его голос тебя успокаивал. Ты понимала его личные границы и никогда не расстраивалась по этому поводу, как бывало, когда их выставляла я. Он был уже в возрасте и оставил мысль, что у него когда-то появится ребенок. И все сложилось как нельзя лучше – он занимался с тобой, а я занималась учебой и смогла наконец получить степень.
Воцарилось молчание, пока она заново наполняла наши чашки.
– И вот тогда Джарвис – отец Серены – предложил нам с тобой переехать в Нью-Йорк, чтобы я могла получить степень магистра в Колумбийском университете. Он сказал, что на те два года, что это займет, мы можем жить во флигеле его дома и все расходы о ребенке он возьмет на себя. Его семья была очень богата, и тот флигель, на целых три спальни, окнами выходил на Центральный парк. Как я могла отвергнуть подобное предложение? Я подала заявку в университет, и меня приняли. Я оформила паспорт на тебя, расторгла договор аренды на квартиру и собрала вещи.
Она снова замолчала и молчала так долго, что я посмотрела на нее – она глядела куда-то на пустошь, глаза у нее затуманились, словно она мысленно унеслась в другое время. Потом что-то заставило ее очнуться, она слегка качнула головой, едва заметно улыбнулась, и продолжала:
– Но твой отец не захотел тебя отпускать. Даже когда я рассказала ему о флигеле, и о Центральном парке через дорогу, и об оплаченных расходах. Он сказал, что лучше ты будешь жить с ним в сельской местности в Оксфордшире, чем в чужой стране с чужим человеком, который тебя не понимает. Он даже заявил, что оставит преподавательскую деятельность ради тебя.
Она откинулась на спинку стула с таким видом, что я поняла – она сказала все, что хотела, и теперь моя очередь говорить. Я медленно вдохнула.
– И ты меня оставила.
– Да. Я оставила тебя с отцом. Который любил тебя. Очень сильно любил.
– Ты оставила меня с человеком, которого я не знала, когда мне было всего три года.
– Ты знала его. Ты много времени проводила с ним, когда он навещал нас. Думаю, он тебе даже нравился. К тому же я оставила тебя не только с ним, но и его женой.
Я покачала головой.
– Нет, она ушла от него.
– Ты права, она ушла от него, но не сразу, она продержалась год.
– Нет, неправда, я отчетливо помню, как она сказала отцу «уйду или я, или она». Это было на кухне в Оксфорде, я играла у камина, отец вытирал мои руки и лицо и заметал пепел обратно за каминную решетку. А она стояла рядом и сказала: «Уйду или я, или она».
Джессика Паркс долго молчала, потом подалась вперед, положила руки на стол и произнесла:
– Она говорила о тебе, Юстасия.
Когда я обнаружила, что женщина, которую я считала матерью, ею не является, я расстроилась. Когда некоторое время спустя я обнаружила, что она поставила перед отцом выбор между собой и мной, я расстроилась еще сильнее. А когда вдогонку к этому я обнаружила, что настоящая мать оставила меня в три года и ни разу не вернулась, я… оставила далеко позади понятие «расстроилась». Хотя нет, я ошиблась – я вспомнила, что она приезжала к нам пару раз, когда я была ребенком, но была лишь одним из сотни лиц, которые превращали наш дом в площадь Пикадилли. Но я имела в виду – она так и не вернулась, чтобы забрать меня.
Я поднялась, решив, что не нуждаюсь в этом человеке, в этой вечно далекой однажды-матери. Мне было хорошо и одной, без нее. И я подобрала для нее растительное прозвище – Паслен сладко-горький, Solanum dulcamara, многолетний ползучий кустарник, который оплетает другие растения и душит их. Для детей он может оказаться смертелен.
– Погоди минутку, – окликнула она, когда я повернулась, чтобы уйти. – Я хочу кое-что тебе отдать. – Она покопалась в сумке, вынула конверт и передала мне. – Необязательно открывать его прямо сейчас.
И я положила его в карман и ушла.
Переступив порог своей квартиры, я сразу направилась в ванную, вытянулась перед зеркалом и пристально вгляделась себе же в глаза. Мой отец – такой любезный, благовоспитанный, словно явился прямиком из периода Регентства, крутил роман со студенткой. Со студенткой! Я покачала головой. И отец не только крутил роман со студенткой, но еще и прижил с ней ребенка. Но весь ужас на этом не закончился, поскольку, чтобы сделать страшную историю еще жутче, этот ребенок привел его брак к краху. Я застонала и закрыла лицо руками – это все моя вина, моя вина…
И тут сквозь свои терзания я услышала голос отца: «Что же теперь поделаешь, Свет очей. Что сделано, того не воротишь. Не стоит жить прошлым. Вперед и вверх!»
Громко шмыгая носом, я отняла руки от лица. Возможно, он прав. Сделанного не воротишь. Я уж точно ничего не могу исправить.
Еще раз шмыгнув носом, я открыла баночку бриолина, взяла отцовский черепаховый гребень, зачесала волосы назад, а потом сделала аккуратный пробор. И когда я это сделала и взглянула на себя снова, то кивнула, потому что передо мной снова стояла профессор Юстасия Амелия Роуз, глава кафедры токсикологии растений Университетского колледжа Лондона.
«Вперед и вверх, Свет очей. Вперед и вверх!»
Тогда я направилась к своему рабочему столу, вынула чистый блокнот, взяла ручку и начала писать.
* * *
Я просидела за столом весь день и весь вечер, в малейших деталях описывая все повороты истории и события, которые привели к печальной кончине Чарли Симмондса и Борщевика. Я уже подходила к заключению, когда меня заставил вздрогнуть вызов домофона. Я взглянула на часы – полдвенадцатого. На миг я озадачилась, кто бы это мог быть, но существовал только один ответ