К тому же, нет ничего удивительного в том, что человек, всецело поглощенный мыслью о предстоящей ему самовольной смерти, так легко подчиняется закону наименьшего усилия, когда дело идет о выборе средства для осуществления этой мысли.
Но что касается самого факта самоубийства, то здесь значение подражания становится гораздо уже, по крайней мере при нормальных условиях. С этой именно точки зрения известный французский социолог Дюркейм5, говоря об авторах, высказывающих требование запретить газетам сообщать сведения о самоубийствах и преступлениях, замечает, что если такое запрещение и привело бы к уменьшению на несколько единиц годового числа этих актов, то оно едва ли все-таки могло бы изменить их социальный процент.
Правда, подражание, создавая известную общность духовной атмосферы, связывающую отдельных индивидов как бы в одно целое, может играть роль важного фактора в коллективных самоубийствах. Но и тут приходится задать себе вопрос, является ли самоубийство источником психической заразы или только следствием созданной целым рядом других причин общности настроения. Эпидемический характер той или иной инфекционной болезни неразрывно связан с самой сущностью этой болезни и внешние обстоятельства могут только более или менее благоприятствовать его проявлению. Но, несмотря на аналогию терминов, далеко нельзя сказать того же о самоубийстве: свойственная ему, на первый взгляд, заразительность очень часто вытекает не из факта самоубийства, а обусловливается именно общим характером тех внешних причин, которые, и помимо действия подражания, способны сами по себе создать общность настроения религиозного, политического и т. д.
II.
Это не трудно проследить даже на таком, казалось бы, чисто психопатическом явлении, как не раз обнаруживавшиеся среди русских раскольников эпидемии самоистребления.
Остановимся хотя бы на потрясающей истории эпидемической вспышки, имевшей место не далее как в конце 1896 и в начале 1897 года на юге России (близ Тирасполя) и описанной проф. Сикорским в его этюде «Эпидемические вольные смерти и смертоубийства в Терновских хуторах».
Место действия — усадьба старообрядческого семейства Ковалевых. В этой усадьбе существует скит, представляющий нечто в роде старообрядческого монастыря. Осенью 1896 года среди обитателей этого своеобразного монастыря начинается брожение: поговаривают о готовящихся будто бы преследованиях старообрядцев. Все ждут то ссылки в отдаленные места, то заключения в тюрьму, и даже запасаются теплым платьем в ожидании ссылки на далекий север. В это время готовится народная перепись и слухи об этой переписи отражаются самым пагубным образом на настроении обитателей скита. Они говорят, что народная перепись — это печать антихриста и что внесение человека в перепись равносильно наложению этой печати и вечной погибели человека. Под влиянием этих разговоров большинство обитателей скита находится в состоянии почти непрерывного страха и самых тяжелых мрачных ожиданий.
Проф. Сикорский не отрицает, что «в это время выступили на сцену и ярко сказались исторические переживанья. В терновских событиях нашего времени мы видим много общаге с самосожиганиями, самоутоплениями и самоистреблениями, которые с особенной силой проявились в конце XVII и в XVIII веке в нашем отечестве, которые нескоро исчезли вполне и даже проявились в 1862 году. Терновские события составляют лишь одно из последних звеньев в этом своеобразном явлении»...
Это замечание совершенно верно. События, о которых идет речь, представляют в высшей степени характерные исторические переживанья. Замечательно между прочим, что, когда счетчики народной переписи 1897 года постучались в дверь к раскольникам, то высунувшаяся рука передала им записку архаического характера, напоминающую почти такого же содержания грамоту, точно так же поданную в оконце раскольниками, которые сожглись в 1736 году!
Проф. Сикорский, следовательно, вполне прав, когда он подчеркивает это сходство обстановки самоистреблений в русском расколе, говоря: «несмотря на разницу времени более чем в два столетия, Терновская драма в такой мере сходна до подробностей с самоистреблениями, бывшими при царях Алексее Михайловиче, Иоанне и Петре Алексеевичах, что не может быть и речи о чем-нибудь новом и небывалом; напротив, на все случившееся необходимо смотреть, как на печальное, но обычное историческое явление в русской жизни» (стр. 82).
Итак, по мнению киевского психиатра, на подобные эпидемии надо смотреть, как на обычное историческое явление в русской жизни. Несколькими строками дальше оказывается однако, что такой взгляд не вполне удовлетворяет г. Сикорского, который говорит буквально следующее: «Обстановка, при которой происходили самоистребления в два последние столетия, до такой степени напоминает обстановку терновских событий даже до подробностей, что нам невольно приходит на мысль, что в самоистреблениях мы встречаемся не просто с историческими или бытовыми явлениями, но в известной степени с явлениями патологическими, относящимися к разряду так называемых психических эпидемий. В самом деле, явления бытовые или исторические, хотя и повторяются, но всегда с некоторыми переменами, обусловленными протекшим временем и историей; между тем явления патологические гораздо более неподвижны, гораздо менее изменчивы. Бред помешанных, галлюцинации алкоголиков гораздо менее подлежат изменяющему действию времени и обстоятельств и остаются в течение веков шаблонными и стереотипными. Этой именно особенностью отличается самоистребление в русском народе» (стр. 83).
Но не странно ли, что эпидемии самоистребления представляют особенность, свойственную исключительно русскому народу? Если верно, как то утверждает проф. Сикорский, что эти самовольные смерти относятся к разряду чисто патологических явлений, то почему эта патологическая аномалия встречается только в нашем отечестве.
Орловский психиатр, д-р Якобий, в своем этюде о религиозно-психических эпидемиях6 настаивает на значении расового фактора в вопросе об умопомешательстве. Но, не говоря уже о том, что значение этого фактора далеко нельзя считать стоящим вне всякого сомнения, не трудно видеть, что и рассматриваемый с такой точки зрения вопрос об этих эпидемиях вообще и об эпидемиях самоистребления в частности все-таки остается невыясненным. Если бы в данном случае антропологический фактор расы имел действительно решающее значение, то такие эпидемии должны были бы быть свойственны всем славянским народностям, а между тем мы видим, что в действительности сфера распространения этих явлений ограничивается не этническими рамками, а географическими пределами нашего отечества.
Интересно, в самом деле, отметить, что вне России