Уже из одного этого сопоставления всякий беспристрастный исследователь должен заключить, что причина этого резкого различия кроется в самих условиях русской действительности. И это, очевидно, хорошо понимает тот же д-р Якобий, если судить не по сейчас цитированной его статье, а по очерку, напечатанному им в Archives d’anthropologie criminelle7. Эта французская статья начинается с указания на те затруднения, которые встречает русский эксперт-психиатр и которых не знает его европейский товарищ: «Русский психиатр-эксперт находится в несравненно менее выгодном положении, нежели его европейские коллеги. Психология парижского бакалавра и психология крестьянина из департамента Ланд или Нижних Альп, конечно, резко отличаются в своих оттенках, но только в оттенках. История, социальная жизнь, одинаковое законодательство, равные политические и гражданские права сгладили в конце-концов многие различия и наложили на всех граждан страны свой, повсюду одинаковый, отпечаток. Мало того, аналогичные, если не одинаковые, условия социальные и экономические, пользование приблизительно одинаковыми общественными и политическими правами в большой степени отождествили психологию французов, немцев, итальянцев и шведов. Совсем не то в России: там между привилегированными и рабочими классами лежит пропасть — пропасть юридическая, политическая, общественная. Дворянин, чиновник, купец, крестьянин, каждый из них имеет особые политические, общественные и гражданские права, подлежит особому суду и законодательству».
Вы видите, что тут дело не столько в особенностях русского народа, сколько в особенностях или, вернее будет сказать, в аномалиях русской действительности, не столько в антропологическом атавизме, на значении которого настаивает д-р Якобий, сколько в своего рода социальном атавизме, в отсталости и исключительности русских юридических норм и общественных отношений, в резком несоответствии этих отношений со здравыми идеалами общежития.
Все это выступит перед вами особенно наглядно, если вы сравните отношение к этим эпидемиям у нас и на Западе. Больше сорока лет тому назад в савойской деревне Морзин вспыхнула религиозно-психическая эпидемия кликушества, объяснявшаяся между прочим, совершенной изолированностью этой горной деревни, куда можно было попасть не иначе как пешком или верхом, по горным тропинкам. Правительство послало туда врача, который потребовал удаления священника — субъекта, как оказалось, душевно-больного, затем он потребовал провести шоссе и устроить еженедельный рынок, настоял на необходимости скупки местных продуктов, чтобы увеличить денежные средства населения и т. п. — и под влиянием этих разумных мер эпидемия прекратилась и больше не возобновлялась. Это — на Западе. Хотите теперь знать, как дело происходит в России? Обратитесь к истории подобной же эпидемии, вспыхнувшей — заметьте, тридцать пять лет позже — в деревне Ащенкове (Смоленской губ.). Сюда тоже был послан правительством врач, но... во-первых, он, как водится, приехал в деревню не один, а с исправником, остановился в избе старосты и туда для него собрали всех больных; затем, «молва о приезде начальства, — повествует сам врач8, — мгновенно разнеслась по всей деревне... Вдруг послышался громкий женский плач: одна из баб, плача, громко кричала: «Опять приехали тревожить нас! Ничем вы нам не поможете, только хуже растревожите!..» Гипноз оказался бессильным прекратить эпидемию... Полагая, что чисто-медицинскими мерами прекратить ее не удастся, я считал правильным и необходимым применить к прекращению данной эпидемии кликушества административные медико-полицейские меры... Согласно с ст. 2906 т. V и ст. 7450 т. X, II св. з., я полагал бы правильным не допускать во время богослужения в церквах и монастырях кликушества... и в случае притворства и обвинения кого-либо в порче привлекать их к законной ответственности по 937 ст., а также за нарушение тишины и спокойствия во время богослужения... Я полагал правильным... установить в Ащенкове медико-полицейский надзор, принимая соответственные административные меры по отношению к зачинщикам при первых проявлениях народного волнения. 29-го и 30-го в Ащенкове был отслужен молебен перед весьма чтимой местным населением чудотворной иконой Божией Матери из Колоцкого монастыря... После этого молебна обе упомянутые кликуши были отправлены, по распоряжению г. губернатора, для лечения в специальную больницу».
Как ни странным кажется это откровенное «медико-полицейское» повествование, было бы глубоким заблуждением думать, что изложенные в нем меры представляют нечто исключительное. Нисколько! Обратитесь, например, к истории психопатической эпидемии, вспыхнувшей в 1892 году в Киевской губернии и известной под названием малеванщины, по имени стоявшего во главе движения Малеваного. Здесь, по показаниям проф. Сикорского9, были приняты такие меры: «Прежде всего, на основании закона об усиленной охране, были воспрещены собрания малеванцев, а впоследствии его сиятельством графом Игнатьевым были одобрены следующие меры: 1) помещение в лечебницы для душевнобольных тех из числа малеванцев, которые страдают помешательством и своими болезненными идеями и действиями поддерживают религиозное брожение массы; 2) помещение в лечебницы и монастыри тех сектантов, которые страдают нервными и особенно судорожными болезнями и которые своими припадками и своим патологическим характером вредно действуют на окружающих; 3) арест и административная высылка (с разрешения мин. вн. дел) тех сектантов, которые в своей деятельности обнаружили преступный фанатизм».
Не говоря уже о том, что эти меры составляли прямое и явное нарушение закона, не допускающего административных помещений в психиатрические больницы, следует заметить относительно помещения в монастыри, что эта мера идет в разрез с основными требованиями психиатрии, настаивающей на необходимости в таких случаях устранения всего, что касается религии.
После этого можно только удивляться той одобрительной аттестации, которую г. Сикорский выдает мерам, принятым графом Игнатьевым. Г. Сикорский говорит о благотворном влиянии этих мер, о их целесообразности, но в действительности эти меры только придали сектантам ореол мученичества и движение из Киевской губ. распространилось на соседние губернии, дав в селе Павловках (Харьковской губ.) вспышку, выразившуюся между прочим в разгроме церкви.
Во всяком случае, раз проф. Сикорский вполне одобряет полицейские меры усмирения сектантов, то для нас становится отчасти понятным, почему этот психиатр так резко расходится с историками в роде Пыпина или специальными исследователями самосожжения в русском расколе, как, например, г. Сапожников10. Тогда как эти последние усматривают причину самоистребления в преследованиях, которым подвергался раскол со стороны правительства, г. Сикорский видит в этом самоистреблении, главным образом, психопатическое явление и не придает никакого значения преследованиям, так что по отношению к причинам этого странного явления