— «С»? — едва слышно прошептала я.
— Симеон. Симеон Уитлок.
Я была уверена, что уже слышала это имя. Однажды или дважды отец — Филипп — и мать упоминали его, думая, что я не слушаю. Что-то о его желаниях, его приказах и о том, что «время еще не пришло».
— У матери был роман на стороне?
Джемма кивнула, виновато опустив глаза.
Я ожидала, что почувствую ярость, но внутри поднималась совсем иная тягучая тяжесть, словно где-то в глубине я всегда это подозревала. Филипп был для меня скорее далекой тенью, чем отцом. Мы так и не стали ближе, но я всегда ощущала себя прежде всего дочерью своих родителей и сестрой Оливера.
Но теперь я поняла, откуда была эта его отстраненность… Я, наверное, все время напоминала ему любовника моей матери.
— А как же Олли?
— Он их, — ответила Джемма. — Он был сыном Филиппа.
Холод сковал горло. По крайней мере, у нас с Олли была одна мать. Он был моим братом. За это я могла держаться.
Но мать была права, умереть в тот день должна была я.
Связь между мной и ними держалась на тончайшей ниточке — на том, что я была их ребенком. И эта ниточка все же существовала. До этого момента.
С этим открытием жалкая нить оборвалась. Я осознала себя той, кем была на самом деле, — бременем, вечным напоминанием о супружеской измене для Филиппа.
— Узнаю этот взгляд, — резкие, потрясающе красивые черты Джеммы исказились жалостью. — Ты не виновата в пьянстве Филиппа.
— Дело не… — я тяжело выдохнула, пытаясь выровнять голос. — Я не об этом думаю.
Хотя я не могла влиять на обстоятельства своего рождения, я все равно чувствовала тяжесть существования и след из последствий, который оно оставляло. Моя мать всегда оправдывала нашу жизнь в уединении — конфликт рождает конфликт, говорила она. Я поняла это так, что если быть тихой и незаметной, неприятностей удастся избежать. Так мы и жили. Но если я — плод предательства, значит, конфликт, возможно, всегда шел за мной. Возможно, Филиппа и Олли убили из-за меня.
Темная, отдаленная часть меня — та, что хотела обвинить себя хотя бы ради ясности, — шептала: может, так оно и есть.
— Это я виновата в их смерти? — с трудом выговорила я сквозь тошноту. — Это я виновата в том, что… Олли умер?
Губы Джеммы дрогнули, разомкнулись, она выглядела беспомощной.
Ужас, такой же вязкий и тяжелый, как зимнее небо, разрывал нутро на куски. Меня мутило, я отвернулась от нее. Дышать было трудно, будто пытаешься протолкнуть воздух сквозь стекло с едва заметной трещиной. Давление грозило сломать хрупкую выдержку, которой и так почти не осталось.
— Я не знаю, — призналась она тихо. — Я не знаю, кто их убил.
Хотя я знала, Элоуэн винила меня в их смерти. Она никогда не говорила этого прямо, ей и не нужно было. Тот, кто убил их, наверняка пришел за мной. Мы с ней тогда были в лесу, собирали ягоды. Такое простое, невинное занятие, но это я предложила пойти туда тем утром.
Она винила меня. Это было единственным объяснением, почему она бросила меня вот так. Потому что после убийства она едва могла на меня смотреть.
Плечи ныли и отяжелели под гнетом вины.
— Ари, — мягко позвала Джемма. — Мне так жаль. Я не должна была позволять ей выгнать меня, — несмотря на ее стройность и гибкость, пол под сапогами жалобно скрипел. — Так же, как ты сейчас выгоняешь меня. Не делай этого, — умоляла она сзади. Я почувствовала, как ее рука коснулась моей, и отдернула ее. — Послушай…
— Не думаю, что смогу сейчас слушать, — сказала я, отходя прочь с намерением запереться в спальне, где я никогда не спала. Это была комната, в которой я могла спрятаться, и это было единственное, что имело значение. На полпути я остановилась, сжав кулаки. — Но ты можешь остаться, если хочешь.
Молча я взмолилась: «Не уходи», страшась произнести это вслух — так же, как страшишься выставить на свет открытую рану.
К счастью, Джемма осталась. Спустя часы я наконец уступила жажде и вышла из спальни. Остаток дня мы с ней провели в молчании, несколько раз я пыталась заговорить, отчаянно желая заполнить пустоту, которую во мне вырезало одиночество, но слова так и не находились.
Ночью я снова не смогла уснуть в постели, там было слишком холодно. Я вернулась на пол у камина. Хотела остаться одна, но еще больше хотела спать. Хотела заглушить ненавистные голоса, рычащие в душе.
Мне понадобилось время, чтобы устроиться поудобнее. Я чувствовала, как ее взгляд то и дело скользит по мне, беспокойный и осторожный. Когда она переставала разглядывать меня в свете огня, начинала смотреть я. И тогда заметила то, чего раньше не видела.
Бледная, неровная линия шрама — резкий контраст с ее темной, цвета красного дерева кожи — тянулась от уха и уходила глубоко в ключицу. Это был не единственный шрам. Другой, менее заметный, прятался слева на лбу и исчезал в линии волос. Оба терялись в местах, недоступных случайному взгляду. Следы грубой и жестокой жизни, которую она прожила за этот год. Следы, что уходили внутрь нее самой. И я поймала себя на мысли: а что еще Джемма скрывала? Что еще держала в тайне? Я вдруг поняла, что никогда толком не спрашивала, откуда она взялась. Я знала только, что она сирота. Но с каких пор? Откуда именно?
Я нахмурилась, желудок свело неприятным предчувствием.
Может ли быть так, что и ее обманывали? Она всегда казалась сильной, прямой, порой холодной ко всем, кроме меня, но имела ли она выбор быть другой? Или ее однажды бросили, потом приютили чужие люди — Филипп и Элоуэн Голд — а потом и вовсе выгнали из дома, который был для нее хоть какой-то семьей?
Во мне боролись облегчение и тревога от ее возвращения. Она была лекарством от одиночества и вместе с тем принесла с собой целую охапку тайн.
Кручина мыслей постепенно уступила место усталости, и я провалилась в сон. К счастью, без сновидений.
С первыми проблесками рассвета я устало поднялась с импровизированного ложа на полу и застала полусонную, прислонившуюся к входной двери Джемму.
— Джемма?
— Черт! — она вздрогнула, резко распахнула глаза и метнулась, оглядывая пространство, будто забыв, где находится. Потом рывком поднялась на ноги. — Прости. Я собиралась выйти на охоту, но не хотела оставлять